Белеет парус одинокий. Михаил Лермонтов

без звука и следа

      В тумане легком фимиама:

      Он так смотрел! Он так манил!

      Он, мнилось, так несчастлив был!

      В прохладе меж двумя холмами

      Таился монастырь святой:

      Чинар и тополей рядами

      Он окружен был, и порой,

      Когда ложилась ночь в ущелье,

      Сквозь них мерцала в окнах кельи

      Лампада грешницы младой.

      Кругом, в тени дерев миндальных,

      Где ряд стоит крестов печальных,

      Безмолвных сторожей гробниц,

      Спевались хоры легких птиц.

      По камням прыгали, шумели

      Ключи студеною волной

      И, под нависшею скалой

      Сливаясь дружески в ущелье,

      Катились дале меж кустов,

      Покрытых инеем цветов.

      На север видны были горы.

      При блеске утренней Авроры,

      Когда синеющий дымок

      Курится в глубине долины

      И, обращаясь на восток,

      Зовут к молитве муэцины,

      И звучный колокола глас

      Дрожит, обитель пробуждая;

      В торжественный и мирный час,

      Когда грузинка молодая

      С кувшином длинным за водой

      С горы спускается крутой,

      Вершины цепи снеговой

      Светло-лиловою стеной

      На чистом небе рисовались;

      А в час заката одевались

      Они румяной пеленой.

      И между них, прорезав тучи,

      Стоял, всех выше головой,

      Казбек, Кавказа царь могучий,

      В чалме и ризе парчевой.

      Но Демон огненным дыханьем

      Тамары душу запятнал,

      И Божий мир своим блистаньем

      Восторга в ней не пробуждал.

      Страсть безотчетная как тенью

      Жизнь осенила перед ней;

      И стало все предлог мученью,

      И утра луч и мрак ночей.

      Бывало, только ночи сонной

      Прохлада землю обоймет,

      Перед божественной иконой

      Она в безумье упадет

      И плачет, и в ночном молчанье

      Ее тяжелое рыданье

      Тревожит путника вниманье,

      Сквозь шум далекого ручья

      И трель живую соловья.

      Бывало, разбросав на плечи

      Волну кудрей своих, она

      Стоит без мысли, холодна,

      И странные лепечут речи

      Ее дрожащие уста;

      И грудь желание волнует,

      И чудный призрак все рисует

      Пред нею в сумраке мечта.

      Утомлена борьбой всегдашной,

      Склонится ли на ложе сна —

      Подушка жжет, ей душно, страшно,

      И вся, вскочив, дрожит она.

      .

      .

      Вечерней мглы покров воздушный

      Уж холмы Грузии одел;

      Привычке сладостной послушный,

      В обитель Демон прилетел;

      Но долго, долго он не смел

      Святыню мирного приюта

      Нарушить. И была минута,

      Когда казался он готов

      Оставить умысел жестокой.

      Задумчив у стены высокой

      Он бродит. От его шагов

      Без ветра лист в тени трепещет.

      Он поднял взор: