Лагерь живых. Николай Берг

неженатый совершенно,

      На фронт германский полетел. Вот везуха!

      Сижу в окопе неглубоком – пули свищут мимо уха.

      Подходит ротный командир. Ну зверюга!

      А ну-ка, братцы-новобранцы, матерь вашу!

      Давай в атаку побежим! Через поле!

      Над нами небо голубое – с облаками.

      Под нами черная земля – небо в лужах.

      Летят кусочки командира, – ёксель-моксель,

      Их не пымать уж никогда. Не пытайся!

      Летят по небу самолеты – бомбовозы.

      Хотят засыпать нас землею, – жидким илом,

      всякой дрянью.

      А я, молоденький мальчишка, – лет семнадцать,

      двадцать, тридцать, сорок восемь,

      Лежу на пузе и стреляю из винтовки-трехлинейки

      шибко метко – точно в небо!

      Бегит по полю санитарка, звать Тамарка,

      иль Маринка, или Фекла.

      Хотит меня перевязать – сикось-накось.

      Мне ногу напрочь оторвало железякой – или бонбой,

      В обрат ее не примотать. Взял в охапку!

      Меня в больнице год лечили – уморили,

      Хотели мне пришить ногу – чтоб как было.

      Ногу они мне не пришили – троглодиты, охламоны.

      Теперь служить я не могу. Дайте выпить!

      – Забавно, а у нас ее по-другому пели, – неожиданно оживляется молчавший до этого Николаич.

      – Как – по-другому?

      Николаич смущается, но все же нетвердо и неожиданным тенорком напевает:

      Ко мне подходит санитарка (звать Тамарка):

      – Давай я ногу первяжу

      И в санитарную машину (студебекер)

      С собою рядом положу.

      Бежала по полю Аксинья (морда синя)

      В больших кирзовых сапогах.

      За нею гнался Афанасий (восемь на семь)

      С большим термометром в руках.

      Меня в больнице год лечили – уморили,

      Хотели мне пришить ногу.

      Ногу они мне не пришили – троглодиты,

      Теперь служить я не могу.

      – Ну и так можно, – покладисто соглашается Семен Семеныч.

      Зданьице, где нас расположили на ночлег, стоит на отшибе, но вход освещен ярко. Выгружаемся и заходим внутрь, не забывая посматривать по сторонам.

      Уюта, разумеется, ноль, видно, что готовили для нас место наспех и формально. Придраться не к чему особенно, но делали по списку: кроватей стоко-то, матрасов – соответственно, белья до кучи вали кулем, потом разберем!

      Говорю об этом братцу. Тот таращит непонимающе глаза и вопрошает с недоумением:

      – Кисейных занавесочек не хватает?

      – Уюта, чудовище!

      – А ну да, Станислав Катчинский, как же! Поспал бы ты в морге на люминевой каталке – не выдрючивался бы, как девственная девственница.

      – Какой Катчинский? – осведомляется оказавшийся рядом Семен Семеныч.

      – Персонаж Ремарка, «На Западном фронте без перемен». Я эту книжку перед армией как раз прочитал, и мне этот солдат понравился – вот я его за образец и взял.

      Пыхтя, начинаем расставлять удобнее наставленную абы