Забытый рубеж. Владимир Голубев

не хватило, а в двадцать девятом или в тридцатом году всю отобрали. Из деревни не уйдёшь: паспорта в сельсовете не дают, только родичам да за денежку, вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

      Договорив, Анна поднялась, Нина заворочалась во сне. Повернувшись к закрытой церкви лицом, сторож не перекрестился, но сказал:

      – Да, Анна, так и есть. Чудны твои дела, Господи.

      Гостья вымыла миски и протянула их хозяину. Сторож снова постарался завести разговор: прохожих мало, и покалякать ему было не с кем, а впереди ещё вечер и долгая августовская ночь с заморозками.

      – На трудодень-то что дают в твоём колхозе?

      – Да когда как, хорошо если пшеницы или гречки хоть по паре кило.

      – Да у нас тоже не бог весть что. Так скоро и совсем оголодаем. Живём за счёт своего огорода, муж говорит: от картошки на спине скоро ботва вырастет.

      Дед засмеялся, вновь беспечно показав беззубый рот. Анна с жалостью посмотрела на старика. Он слегка покашлял и вдруг раскаялся, что вот так перед незнакомой бабой раскрыл душу, и, чтобы как-то запутать следы, примялся причитать:

      – Вот когда им надо, то могут и за месяц ентот еродром соорудить.

      – Не разберу, какой такой «еродром»?

      – Да ты, я посмотрю, совсем отсталая баба, с еродрома самолёты взлетают.

      – А, теперь ясно, аэродром правильно. Я видала, когда с дочей шла в больницу, напротив Липиц ровняли пойму.

      – Да вот, говорят, вчера уже самолёты прилетели. Сегодня вот пару раз облетали вокруг нашего моста, видать, присматривались, как бы крыльями не задеть. Да токмо нашему брату, крестьянину… тьфу, как там по новому-то, а, колхознику, досталось.

      – А что стряслось-то, говори, не томи.

      – Дык немец-то хитёр и приметил наших, ну и послал ероплан с бомбами. Вот в соседней Михайловке четверых крестьян, болтают, наповал убило, и одной бабе ногу оторвало. А ещё корову угробили, а куры, вот смеху-то, от адских машин летали, почитай, по всей улице.

      – Вот страсть-то какая! Лучше сразу пропасть, чем всю жизнь инвалидствовать.

      – Ты потому в Михайловке-то не задерживайся, а иди дальше, тебе, я гляжу, ещё дочку поднимать надо.

      – Ну, дед, спасибо за обед, только вот напужал ты меня. Пойду-ка я и вправду, глядишь, до темноты и доберусь до своих, ведь по деткам соскучилась, да и мужа не сегодня завтра мобилизуют на проклятую войну, будь она неладна…

      – Мужик-то того?

      – Что того?

      – Да ладно, не разумеешь, что ли?

      – Да говорите уж, что вы всё вокруг да около.

      – Не бьёт?

      – Нет, он у меня тихий, напиться-то не может, а вы говорите. Потом лошадок любит, пчёлок, ведь он у нас в колхозе пасечник.

      – Да, пасечники люди с душой. Почитай, баба, тебе повезло.

      – Покамест не жалуюсь, но и шибко не радуюсь.

      – Ну, прощевай, дочка, бог тебе в помощь.

      – Прощайте, дедушка, ещё свидимся.

      – Все мы когда-нибудь