За что?. Лидия Чарская

узнав, что все кончилось благополучно.

      – Ты выучила урок, Лидюша? – внезапно появляясь на пороге, спрашивает тетя Лиза.

      – Ты что это ешь, тетя Лиза? – заинтересовываюсь я, видя, что рот тети движется, пережевывая что-то.

      – Отвечай урок. Нечего болтать попусту, – желая казаться строгой, говорит тетя.

      Я надуваю губы и молчу.

      – Закон Божий выучила?

      Молчу.

      – A русский?

      Молчу снова.

      – Ну, мы это вечером пройдем, а теперь пиши диктовку.

      – В такую жару? Диктовку? Те-тя Ли-за-а! – тяну я жалобно.

      Но тетя неумолима.

      Я беру перо, которое становится разом мокрым в моих потных руках, и вывожу какие-то каракульки.

      – Что ты написала! – выходит из себя тетя, – надо труба, а ты пишешь шуба…

      – Все равно – труба или шуба! – хладнокровно замечаю я.

      – А такую длинную палку у «р» зачем ты сделала, а?

      – С размаху! – отвечаю я равнодушно.

      – Нет, ты будешь целую страницу лишнюю писать! – возмущается тетя. – Пиши!

      Но я бросаю перо и начинаю хныкать. В одну минуту лицо тети Лизы проясняется. Суровое выражение исчезает с него.

      – Девочка моя, о чем? – наклоняется она ко мне с тревогой.

      Но я уже не хнычу, а реву вовсю.

      Какая я несчастная! Какая несчастная, право! И никто не хочет понять, до чего я несчастная! В жару, в духоту – и вдруг изволь учить про каких-то неблагодарных евреев, которые мучили бедненького Моисея! Нет, буду плакать! Нарочно буду! Чтобы голова разболелась, чтобы вся расхворалась! А потом умру. Да, умру, вот назло вам всем умру, в отместку. Придет священник, будет панихиду служить. Выроют ямку у церкви и положат туда Лидюшу. Закопают… Где Лидюша? Нет Лидюши!.. И всем будет жаль меня, жаль…

      И я уже рыдаю, отлично зная, что «солнышко» на работах (мои отец управляет ходом казенных построек), а тети мне нечего стесняться. Я ложусь головой на классный столик и повторяю только одно слово: «умру, умру, умру!»

      Теперь я уже не над тем плачу, что надо заниматься, а мне просто жаль себя.

      Умереть в такой ранней юности! Ведь и девяти лет нет еще! О ужас, ужас!..

      Тетя мечется вокруг меня со стаканом воды, с валериановыми каплями, одеколоном. Но я нимало не обращаю внимания на нее, а реву, реву, реву…

      Под собственные стоны и всхлипывания мне не слышно, как подкатывает к крыльцу пролетка, как звонок продолжительно дребезжит в прихожей, и я прихожу в себя только в ту минуту, когда вижу на пороге высокую, статную фигуру тети Оли, с руками, наполненными узелками, пакетиками и картонками без числа. Тетя Лиза, младшая из сестер-тетей, говорить постоянно: «Когда Оля умрет, за ее гробом пойдут все провожающие с узелками в руках». – И все смеются, слыша это, а сама тетя Оля громче и добродушнее всех.

      Не могу себе представить более доброго человека в мире. Она вся соткана из доброты, эта моя вторая воспитательница и крестная мать. Ни на кого не рассердится, голоса не