За что?. Лидия Чарская

Лидюша! Такая большая девочка – и вдруг молиться не хочет!

      Но я молчу по-прежнему. Точно воды в рот набрала. И смотрю в окно помутившимися от глухого раздражения глазами. Коршуны давно уже перестали драться. Но облака плывут все также скоро. Ужасно скоро. Противные, хоть подождали бы немножко! И несносный шиповник так и лезет своим запахом в окно.

      Гадкий шиповник!

      Тетя говорит уже не прежним ласковым голосом, а строгим:

      – Лидюша! Да начнешь ли ты, наконец?

      Тут уж меня со всех сторон окружают цепкие клещи невидимого проказника-каприза. Раздражение мое растет. Как? Со мною, с божком семьи, с общим кумиром, говорят таким образом?

      – Не хочу молиться! Не буду молиться! – кричу я неистово и топаю ногами.

      – Что ты! Что ты! – повышает голос тетя, – как ты смеешь говорить так? Сейчас же изволь молиться.

      – Не хочу! Не хочу! Не хочу! Ты злая, злая, тетя Лиза! – надрываюсь я и делаюсь красная, как рак.

      – За меня не хочешь, так за папу! За папу должна молиться.

      – Не хочу! – буркаю я и смотрю исподлобья, какое впечатление произведут мои слова на тетю Лизу.

      Ее брови сжимаются над ясными голубыми глазами, и глаза эти окончательно теряют прежнее ласковое выражение.

      – Изволь сейчас же молиться за папу! – строго приказывает она.

      – Не хочу!

      – Значить, ты не любишь его! – с укором восклицает тетя. – Не любишь? Говори!

      Вопрос поставлен ребром. Увильнуть нельзя. На минуту в моем воображении вырастаешь высокая стройная фигура «солнышка» и его чудесное лицо. И сердце мое вмиг наполняется жгучим, острым чувством бесконечной любви. Мне кажется, что я задохнусь сейчас от прилива чувства к нему, к моему дорогому папе-Алеше, к моему «солнышку».

      Но взгляд мой падает нечаянно на хмурое лицо тети Лизы, и снова невидимые молоточки проказника-каприза выстукивают внутри меня свою неугомонную дробь: «Зачем молиться? Не надо молиться!»

      – Не любишь папу? – подходить ко мне почти вплотную тетя и смотрит на меня испытующим взглядом, – не любишь? Говори.

      Меня мучает ее взгляд, проникающий в самую мою душу. Точно острые иглы идут от этих ясных голубых глаз и колют меня. Нехорошо становится на душе. Хочется заплакать, прижаться к ее груди и крикнуть сквозь рыданье: «Люблю! Люблю! И тебя и его! Люблю! Дорогая! Милая!»

      Тут снова подскакивает ко мне мальчик – каприз и шепчет:

      – «Не поддавайся! Вот еще, что вздумали: молиться заставляют как же!»

      И я, дерзко закинув голову назад и смотря в самые глаза тети вызывающим взглядом, кричу так громко, точно она глухая:

      – Не люблю! Отстань! Никого не люблю! И папу не люблю, да, да, не люблю! Не люблю! Злые вы, злые все, злые!

      – Ах! – роняют только губы тети, и она закрывает руками лицо.

      Потом быстро схватывает меня за плечо и говорить голосом, в котором слышатся слезы:

      – Ах, ты, гадкая, гадкая девочка!.. Что ты сказала! Смотри, как бы Боженька не разгневался на тебя и не отнял папу! –