Королевские дети. Жизнь хороша (сборник). Алекс Капю

обговорить дело с одним из своих швейцарских прихлебателей. С Мойроном или, может, с Безенфалем. Или сразу с одним из фрайбуржцев, как бишь их там зовут. Ля Пюре или вроде того. Или Векк. Потешные фамилии. И по-французски говорят препотешно. Как там зовут этого заику? Де Дисбах, правильно.

      На этом месте Макс примолк и вслушался в темноту салона автомобиля. По размеренному дыханию Тины он понял, что она заснула. От этого ему самому захотелось спать, и он решил сделать перерыв. Удобно умостился на своём сиденье, ноги положил на «торпеду» приборной панели, а левую руку – по давней привычке их бесчисленных совместных поездок, устроил на коленях Тины. Она во сне взяла его кисть и пожала её, после чего задремал и Макс.

      Через полчаса он проснулся оттого, что у него затекли ступни, и их покалывали мурашки. Он со стоном опустил ноги на пол. От этого проснулась и Тина.

      – Ты не спишь?

      – Нет.

      – Который час?

      – Четверть третьего. Тебе не холодно?

      – Терпимо. Вот только разве что темно.

      – Нас опять занесло снегом.

      – Хорошо, что у тебя светящиеся стрелки на часах, а то бы мы не знали, открыты у нас глаза или закрыты.

      Тина снова включила снегоочистители ветрового стекла, и опять снаружи через стекло проникло немного света.

      – И ещё эта тишина, когда ты не рассказываешь. Как будто мало одной темноты. Чёрная ночь и могильная тишина, словно мы умерли.

      – Тебе кажется, здесь наверху тихо?

      – Ужасно. А тебе нет?

      – Да здесь же этот постоянный шорох.

      – Какой ещё шорох?

      – Ну ты прислушайся.

      – Я ничего не слышу.

      – Это шуршание. Шелест долины. В горах каждая долина имеет свой основной тон на одной только ей свойственной неповторимой частоте, которую ни с чем не спутаешь, как отпечатки пальцев.

      – Надо же, – сказала Тина. – На одной только ей свойственной частоте?

      – Он всегда присутствует, даже если в большинстве долин его перекрывает шорох ветра, шум уличного движения или гидроаккумулирующей электростанции. Собаки и кошки слышат его круглосуточно и вынуждены с этим жить, но мы, люди, воспринимаем его лишь в каких-то необычайных ситуациях. Например, в моменты огромного уединения. Или поздно вечером. Или в одиноком странствии на большой высоте.

      – Да чепуха всё это, нет здесь никакого шороха. И если и есть, то его поглощает снег. Снег поглощает здесь, наверху, всё. Сначала он поглотил мир, потом тебя и меня, а теперь уже и свет, и звук. Ни света, ни звука, чёрная ночь и могильный покой.

      – А я слышу шорох.

      – Это шум твоей собственной крови, на её неповторимой частоте. Или мерцание твоего софта между барабанными перепонками и спинным мозгом.

      – Это ты хорошо завернула.

      – Спасибо.

      – А как там сейчас у тебя между барабанными перепонками и спинным мозгом? Тоже, поди, немного мерцает?

      – У меня царит кристальная тишина, спасибо за заботу.

      – Рад слышать. Мне как раз