Хлеб с ветчиной. Чарльз Буковски

столом мистера Нокса закружила муха. На мгновение она зависла над зеленой чернильницей, потом села на ее черную крышку и принялась потирать свои крылья.

      – Отлично, малыш. Ты крутой, и я крутой. Давай пожмем друг другу руки.

      Я не считал себя крутым и руки ему не подал.

      – Ну, дай мне руку.

      Я протянул, он взял и слегка потряс. Затем посмотрел на меня. Глаза у него были светло-голубые, светлее, чем его голубая бабочка. Они были почти прекрасны. Он продолжал смотреть на меня, удерживая мою руку. И тут я почувствовал, что рукопожатие становится крепче.

      – Я хочу поздравить тебя, как крутой крутого. Рукопожатие стало еще крепче.

      – Как ты считаешь, я – крутой парень? Я крепился и молчал.

      Он сдавливал мои пальцы все крепче и крепче. Я чувствовал, как кость одного пальца, словно лезвие бритвы, впивается в плоть другого. Перед глазами поплыли красные звезды.

      – Ну, что скажешь? Крутой я парень?

      – Я убью тебя, – выдавил я.

      – Что ты сделаешь? – слегка удивился мистер Нокс и усилил давление. Рука у него была как тиски.

      Я отчетливо видел каждую пору на его лице.

      – Крутые пацаны не ноют, правда?

      Я больше не мог видеть его солидной физиономии и уронил голову на стол.

      – Я крутой? – задал свой вопрос мистер Нокс и подкрутил тиски.

      Мне хотелось заорать, но я сдерживал себя изо всех сил, чтобы никто в школе не мог услышать моих воплей.

      – Крутой?

      Я тянул до последнего. Мне было противно, ненавистно выговорить это, но я сказал:

      – Да.

      Мистер Нокс отпустил мою руку. Я боялся даже взглянуть на нее. Рука повисла, как мертвая. И тут я заметил, что муха улетела, и подумал: «А не так уж плохо быть мухой». В это время мистер Нокс что-то писал.

      – Так, Генри, я пишу твоим родителям небольшое послание и хочу, чтобы ты сам передал его. Ты ведь передашь его, не так ли?

      – Да.

      Он вложил записку в конверт и протянул послание мне. Конверт был запечатан, и вскрывать его мне совершенно не хотелось.

      8

      Я принес конверт домой, вручил его матери и поднялся в свою комнату. Лучшей вещью в моей комнате была кровать. Я любил свою кровать и мог оставаться в ней часами, даже днем, натянув покрывало до самого подбородка. Здесь было покойно, никаких происшествий, никаких людей, ничего. Мать частенько находила меня среди бела дня в кровати.

      – Генри, а ну вставай! Это нехорошо, когда мальчик целый день лежит в кровати! Сейчас же подымайся! Займись чем-нибудь!

      Но заняться было нечем.

      В тот день я не стал ложиться. Внизу мать читала записку. И скоро я услышал плач. Потом причитания:

      – О господи! Этот ребенок позорит своих родителей! Стыд и срам! А если соседи узнают? Что они будут думать о нас?

      Родители никогда даже не разговаривали с нашими соседями.

      Потом дверь отворилась, и мать вбежала в комнату:

      – Как мог ты так поступить со своей матерью? Слезы заливали ее лицо. Я чувствовал себя виновным.

      – Вот подожди, вернется