Хлеб с ветчиной. Чарльз Буковски

было сил нагнуться, чтобы подтянуть трусы со штанами, и я побрел к двери, путаясь в одежде. Я открыл дверь и увидел мать. Она стояла в прихожей и ждала.

      – Это неправильно, – сказал я. – Почему ты меня не защитила?

      – Отец всегда прав, – ответила мать и удалилась.

      Я доплелся до своей комнаты, спутанный штанами, и присел на край кровати. Соприкосновение с матрацем причинило мне страшную боль. За окном цвели отцовские розы. Красные, белые, желтые. Высокие и пышные. Солнце уже почти закатилось, и последние его лучи проникали в комнату. Я чувствовал, что даже солнце принадлежит моему отцу. Я не имею на него никаких прав, потому что оно светит над домом моего отца. Я был как его розы – частью собственности, принадлежащей только ему.

      9

      К тому времени, когда меня позвали ужинать, я уже был в состоянии подтянуть штаны и спуститься на кухню, где мы ели всегда, кроме воскресенья. На моем стуле лежали две подушечки. Я сел на них, но все равно почувствовал, как горят и ноют мои ноги и жопа. Отец говорил о своей работе – как всегда.

      – Я сказал Салливану, что нужно объединить три маршрута в два и распределить их между развозчиками в каждой смене. А иначе никто не отрабатывает положенного объема…

      – Им следовало бы прислушиваться к твоим советам, папочка, – отвечала мать.

      – Извините, – сказал я, – пожалуйста, извините, но мне что-то не хочется есть.

      – Ты будешь ЕСТЬ! – рявкнул отец. – Мать старалась, готовила, тратила продукты.

      – Да, – подтвердила мать, – морковка, горошек и ростбиф.

      – Картофельное пюре с подливкой, – добавил отец.

      – Но я не хочу.

      – Ты съешь все до последней горошинки на твоей тарелке! – сказал отец.

      Он забавлялся. Это был его излюбленный тон.

      – Папочка! – одернула его мать.

      Я начал есть. Это было ужасно. Я представлял себе, что пожираю их вместе со всем, во что они верят и чем так дорожат. Я почти не жевал, я просто глотал все подряд, чтобы поскорее избавиться от всего этого. Тем временем отец говорил о том, как все вкусно и как нам повезло, что мы можем есть хорошую пищу, когда большинство людей в мире, и даже в Америке, голодает и бедствует.

      – Ну, что у нас на десерт, мамочка? – спросил отец.

      Мне было противно смотреть на его лицо, на мокрые лоснящиеся от жира губы. Он вел себя так, будто ничего не произошло, словно он и не лупил меня часом раньше. Когда я вернулся к себе в комнату, я подумал, что это не родители, что эти люди были вынуждены усыновить меня и теперь мучаются оттого, что я появился в их жизни.

      10

      По соседству с нами жила Лайла Джейн, девочка моих лет. Мне по-прежнему не разрешалось играть с детьми из нашего района. Но постоянно сидеть в своей комнате было очень скучно. Я выходил на задний двор и бродил по нему, разглядывая насекомых, или садился на траву и фантазировал. Я представлял себя великим бейсболистом. Я был так велик, что моя бита никогда не проходила мимо мяча и при любой подаче я мог выиграть полный