Когда пируют львы. И грянул гром. Уилбур Смит

сынок, что будешь теперь делать… хочешь – убей…

      – Да ничего я не хочу. И не хотел. Просто разозлился и… не сдержался, вот.

      – Я уж заметил, – отвечал Уайт. – Как уж тут не заметишь.

      – И насчет Гаррика, папа. Не надо ему ничего говорить, ладно?

      Уайт отнял ладонь с лица и внимательно посмотрел на сына.

      – Давай договоримся так, – сказал он. – Я оставлю Гаррика в покое, если ты пообещаешь мне вот что. Первое: никогда в жизни ты больше не будешь мне врать.

      Шон быстро кивнул.

      – И второе: если хоть кто-нибудь поднимет на тебя плетку, поклянись, что сделаешь с ним то же самое, что сделал со мной.

      Шон заулыбался.

      – А теперь давай-ка посмотрим, что у тебя с рукой, – сухо продолжил Уайт.

      Шон вытянул руку, и Уайт стал внимательно ее рассматривать, шевеля по очереди каждым пальцем. Шон каждый раз при этом вздрагивал.

      – Больно? – спрашивал Уайт, а сам думал: «И вот такой рукой он меня ударил. Боже милостивый, вырастил на свою голову… совершенно безбашенный».

      – Немножко, – отвечал Шон с побелевшим лицом.

      – Все переломано. Вот что, давай-ка езжай срочно в город, пусть доктор ван Ройен попробует что-нибудь сделать.

      Шон двинулся к двери.

      – Подожди.

      Шон остановился, и Уайт оторвался от кресла:

      – Я поеду с тобой.

      – Да все будет нормально, папа, ты лучше останься и отдохни.

      Уайт пропустил его слова мимо ушей и двинулся к нему.

      – Правда, папа, ничего страшного со мной не случится.

      – Я еду с тобой, – решительно заявил Уайт, а потом тихо, почти неслышно, добавил: – Я так хочу, черт возьми.

      Он поднял было руку, словно хотел положить ее Шону на плечо, но, так и не коснувшись сына, опустил руку. Они вышли в коридор.

      15

      На следующий день за обедом Шон с большим трудом держал нож – на два пальца были наложены шины. Но аппетит его от этого нисколько не пострадал. В разговоре он участия не принимал – что было уместно и правильно – за редким исключением, когда вопрос или замечание адресовались прямо ему. Но, работая челюстями, он внимательно слушал, переводя взгляд с одного говорящего на другого. Они с Гарриком сидели бок о бок в дальнем углу обеденного стола, в то время как гости по старшинству расположились вокруг Уайта.

      Стивен Эразм, сообразно своему возрасту и богатству, сидел по правую руку хозяина, напротив – Тим Хоуп-Браун, не менее богатый, но на десять лет моложе; за ним – Гюнтер Нойехьюзен, Сэм Тингл и Саймон Руссо. Если сложить вместе их состояния, то можно сказать, что за столом Уайта Кортни расположились сто тысяч акров земли и полмиллиона фунтов стерлингов. Основной отличительный цвет этих людей был коричневый: коричневые костюмы, коричневые сапоги, большие, мозолистые и грубые коричневые руки. И лица были коричневые и грубые. Теперь, когда обед подходил к концу, их обычная сдержанность испарилась, зато проявилось влечение говорить всем вместе и одновременно, а также свойство обильно потеть.