Сфумато. Алексей Федяров

после смерти Лены и неуместное здесь. И забыл об этом сразу.

      Остальных старший отпустил, не говоря ничего, просто взглянув и кивнув головой.

      – Не верю, – сказал Анатолий, прочитав, – он не мог такого вам сказать.

      – Все могут, – ответил следователь.

      – Я не буду давать показаний и подписывать.

      – Покажи ему, – коротко сказал старший женщине.

      Та раскрыла дело на нужной странице и остановилась. Она сомневалась.

      – Покажи, – ещё раз сказал старший, – он по первой категории идёт.

      Последнее он добавил почти неслышно.

      Этот допрос Анатолий читал медленно. «Высказывал сожаления о неприменении ядерного оружия в отношении братских народов в период подготовки условий Конвенции, выражал уверенность в необходимости срочной передачи контроля за ядерным оружием в руки так называемых истинных патриотов родины. Убеждён, что Соколовский является ярым противником Центрального конвенциального совета и, в случае снижения ему бэкграунда, продолжит подрывную деятельность».

      В подписи допрошенного Анатолий видел «р» со скошенным хвостиком, такую же, как на могиле Лены. Не замёрз он тогда, тот художник-карикатурист, просто у него такая «р», а вот Анатолий, сидя с ним на кухне домика и разливая хлебный самогон в кружки, слишком разгорячился и говорил, много говорил, а главное – лишнего наговорил. Смерть Лены тяжело ему далась, и сказал он, что взорвать надо было все эти братские народы, всех, кому верили и кого ждали, а Конвенцию сжечь, лишь бы Лена была жива. Художник соглашался и пил, а Анатолий, сорвавшись раз, больше такого не произносил. Но сказанного хватило.

      – Не подпишу, – сказал он ещё раз, – да и зачем вам моя подпись?

      – Все подписывают. Нужно, чтобы все подписывали, – ответил старший, – такой порядок. Не дури, Соколовский.

      Анатолий вспомнил, как в начале четвертого президентского срока того, кто, казалось, навсегда, писал очерк о пытках в полиции. Он думал и не находил ответа, зачем надо было пытать этих несчастных, к чему эта сакральная страсть к явке с повинной.

      – Никто не знает, – ответил ему тогда один старый опер, – так всегда было. Подпишет злодей явку, так тебе и на душе легче.

      Теперь Анатолий должен был облегчить душу этим двум подтянутым людям с резкими взглядами – засекреченному следователю и его красивой помощнице. – Нет, – сказал Анатолий, – бейте.

      Когда он очнулся в третий раз, светло в комнате стало не сразу. Он лежал на спине, но голова была повернута в сторону. Повернули, чтобы кровью не задохнулся, понял он. Боли не было. На полу он увидел несколько зубов в кровавой слизи. По щеке стекало что-то тёплое. Кровь, сомнений не было. Пощупать дёсны языком он не мог, язык не шевелился.

      Били те двое, что было ушли, отпущенные старшим. Били спокойно, с перерывами. Смотрели на него и видели, когда и куда надо ударить.

      – Звать старшего? – спросил один.

      Анатолий закрыл глаза.

      – Работаем, – сказал второй.

      Боль вернулась.

      В