Последний час надежды. Константин Бояндин

чуть было не ляпнул, «тогда позови Жана», но вовремя одумался. Страшная вещь, ревность. И умом понимал, что София любит не меня, и понимал, почему сегодня случилось то, что случилось, но трудно перебороть такие вот простенькие и низменные побуждения.

      – Он меня почти не замечает, – она вновь расплакалась, я обнял её. – Только о себе, о них, и голос как у робота. А здесь он становится человеком. Можно?

      Вот оно что. И я чуть не разозлился.

      Она отступила на шаг.

      – Я не звала его, – она понизила голос. – Если ты думаешь, что звала, то я уйду, Брюс, насовсем.

      – Не уходи, – она подняла взгляд. – Прости меня, Софи.

      – Прости меня, Брюс, – она снова расплакалась. Мы долго так стояли. Я гладил её по голове, что-то шептал, не помню, что. Потом был ещё один поцелуй – краткий, как мгновение, но сладкий, как мёд.

      – Заходи, Софи, – я протянул её коробку с шахматами. – Когда захочешь.

      Она улыбнулась, помахала рукой и убежала. А шахматы не взяла.

      Брюс, общежитие, 21 апреля 2009 года, 4:35

      Я проснулся почти на полчаса позже обычного – и ощущал себя нехорошо. Словно съел накануне что-то не то – в голове мутно, в животе непорядок. И острое, непередаваемо сильное побуждение немедленно подышать свежим воздухом.

      Я вышел в коридор – тихо и спокойно, все спят – и пошёл в сторону лоджии. Комнаты отдыха. Зимой там было слишком прохладно, а сейчас в самый раз.

      Одно из окон было приоткрыто, и свежесть стояла неописуемая. Я так и сел, у порога, на ближайший стул.

      – Можно? – я услышал голос, который теперь боялся слышать. Ники. Но не ощущается приторного запаха духов – как в дешёвой парфюмерной лавке.

      Я пожал плечами.

      – Так можно или нет? – переспросила она резко.

      – Можно, мадемуазель де Сант-Альбан, – отозвался я равнодушно. Она перешагнула порог, и я увидел её. Почти без косметики, со своим лицом. Одета в халат. Вот ещё номер! И где это Поль, почему его собственность в таком виде вышла на лоджию?

      Что ты задумала, Ники?

      Она уселась на соседний стул, скрючилась, спрятала лицо в ладонях.

      У меня начала кружиться голова и возникло чувство нереальности – раздвоение, растроение и всё остальное. Я машинально полез в карман и не удивился, что платок там.

      Она начала раскачиваться из стороны в сторону, словно ей было совсем худо.

      – Господи, как мне плохо, – она проговорила едва заметно. – И всё из-за тебя.

      Час от часу не легче. Сейчас очень не хватает Поля. Чтобы вышел из коридора и дал мне в челюсть, а ей – в лоб. И было бы, за что.

      – Да не будет его! – крикнула она так, что я вздрогнул и обернулся. Никого. Пока ещё никого. – Никто не придёт, – и она истерически рассмеялась. – Никто не придёт, пока не скажу.

      Она выпрямилась, взяла меня за руки, повернула к себе.

      – Я почувствовала это в первый же день, – она смотрела мне в глаза, а я видел – глаза чистые и ясные, нет там никакого безумия или игры. Хотя она уже не раз обманывала меня. – И знаю, что ты чувствуешь. Скажи! Скажи это мне!

      – Не