Ради тебя одной. Иосиф Гольман

наверх, в тайные покои. Остальные были мелкого и среднего ранга уголовные авторитеты и авторитетные коммерсанты, тоже невысокого пошиба. По-настоящему важной публики видно не было. А может, мне это так казалось, из-за личного неважного отношения к данному небогоугодному заведению. Наверное, шишкари тоже захаживали сюда, но не через общий вход.

      Алька нарисовала замечательную схему, недаром училась в таком институте. В покои, будь они неладны, вели по крайней мере два входа. И три выхода. Вход-выход у столика бандюков, еще один вход-выход с улицы, обычно закрытый и контролируемый булавочной видеокамерой. И узенькая замаскированная лестница, соединяющая личную комнату Блондина с подвальным помещением. Для входа не предназначена, только для экстренного покидания: подвал находится в соседнем ветхом строении, метрах в тридцати от входа в заведение. Именно около него, только чуть подальше, за углом, я оставил Вовчика и «девятку». Там охраны нет, зато есть сигнализация, а ВОХР приезжает через пять-десять минут.

      На этом держался и весь мой план: войти через тот вход нельзя, а выйти, пожалуй, можно. Если соединить умение с везением.

      С последним, похоже, не получается: ко мне вразвалку направился один из двух бандюков. Средний рост, много мышц и еще больше гонора. Справка о судимости – на обеих руках. И в вырезе рубашки тоже. Когда такой человек к тебе подходит, принято пугаться. Поэтому я испугался.

      – Ты кто? – просто спросил бандюк.

      Я нервно подавился водкой:

      – Тьфу ты, напугал!

      – Не ссы! – заржала «торпеда». – Здесь все свои. Кроме тебя, – внезапно добавил он, сделав страшное лицо. Никаких особых усилий для этого ему не потребовалось.

      Я испугался еще сильней.

      – Почему же не свой? – плаксиво обиделся я. – Меня Леха привел, мой кореш.

      – Какой Леха? – уточнил бандюк.

      – На воротах, – показал я на охранника. Благодаря моде на татуировки я знал его имя, не заглянув в паспорт.

      – Эй! – Бандюк поманил пальцем охранника, смотревшего в нашу сторону. Вот и назрел первый кризис. Что перевесит: осторожность или жадность? Точнее, жадность с трусостью: ведь деньги-то он у меня уже взял и внутрь пустил! Сознается или нет?

      Великая вещь – жадность с трусостью: Леха охотно подтвердил наше корефанство.

      – Гут, – сказал бандюк. Он и по-немецки, оказывается, может.

      – Можно вас угостить? – суетливо подмазался я.

      – Валяй, – милостиво разрешил «бычок» и пошел к своему столику.

      Я попросил лысого бармена налить еще две водяры. Зарядить их клофелином из пузырька с пипеткой – а я все свое ношу с собой – было просто детским фокусом.

      Пару слов о страхе. Я – нормальный человек, несмотря на все рапорты Марка Лазаревича Ходецкого. Я боюсь боли. Боюсь умереть. И я боюсь бандюков, которым несу клофелин. Но боюсь как-то очень осознанно, без дрожи в коленках. Просто я понимаю их опасность, вот и все.

      Можно, конечно, выбежать из кафе, впрыгнуть в машину к Вовчику и умчаться.