Хмель свободы. Игорь Болгарин

лишь отдельные слова:

      – …ты пройди, огонь, по билу тилу, по темным жылам, не будь огонь пожаром, а будь жаром… Спаси, Христос, помылуй, Мыкола-угоднык. Розгоны кровь, не дай застыть… Божья Маты-печальныця, як твий сын не замерз у овечих яслях, так и ты не дай душу на замерзання…

      Сильная и крепкая, она втащила капитана на печь, накрыла старым кожухом. Влила в горло жидкость из другого пузырька. Сама стала на колени перед красным кутом, где горела лампадка. Зашептала, запела слова, не похожие на обычный рождественский тропарь. Здесь было много слов и фраз, принадлежащих только ей:

      – …Христе Боже наш, возсияя мирови свет разума, в нем бо звездам… учахуся Тебе кланятися солнце правды… и народився Ты нагий и слабый, як дитя, але силой духа Своей сильней царей и владык… от же дай сьому человеку, нагому и слабому, як и Ты был, трошкы силы… бо й його матир родила, и його хтось любыть та й жде…

      Темны и загадочны были лики на старых иконах, едва тлел огонек в лампадке…

      …Утром Владислав увидел хозяйку убогой хаты все там же, в красном куту, коленопреклоненной перед иконами. То ли молилась всю ночь, то ли встала спозаранку. Красивая была, молодая.

      – …Спасыби тоби, Владыко человеколюбче и Матери Твоий беспорочний, учуялы вы мий слабый голос…

      Данилевский смотрел на женщину. Перекрестился при ее словах.

      А она, встав с колен, бросила ему нехитрую крестьянскую одежку:

      – Слазьте з печи, пан офицер. Будем снидать. Самовар готовый.

      – А почему ты решила, что я офицер? – хрипло спросил Данилевский.

      Хозяйка усмехнулась:

      – Так у вас же хресты и всяке таке на рубахе.

      – Углядела, – хмыкнул Владислав.

      – Та й тело не селянське, панське тело! И исподне офицерське… Подсохне – одинете.

      Только теперь Данилевский сообразил, что лежит под полушубком голый. Он всматривался в свою спасительницу.

      – Кто ты? Как тебя зовут? – спросил он. – За кого молиться?

      – Марией зовут. Обыкновенне имя.

      – Имя-то, может… Сама ты необыкновенная… А почему на отшибе живешь? Все Рождество празднуют, а ты одна?

      – А хто ж мене пустыть праздновать? Я – ведьма. Побьють мене.

      – Ведьма?

      – Обыкновенна ведьма. – Она заливисто расхохоталась. – У коров молоко сдаиваю, у чоловикив мужску сылу отбыраю, урожай порчу, на метле на Лысу гору летаю… з чортамы знаюсь… Не боишься? – Она вдруг перешла на «ты».

      – Я? – спросил Данилевский. – Подойди сюда.

      Она подошла. Он притянул ее и крепко поцеловал в губы.

      Отстранившись, она перевела дыхание. Посмотрела пристально.

      – Ой, пан… на свою биду я двери тебе открыла. Багато будешь по белу свету ездить, море крови людской прольеш, и твоей прольють вдосталь… А все ж я тебе присушу! И будет наша любовь несчастна. И для мене тоже… – И, помолчав, с сомнением добавила: – А может, не така й несчастна…

      – Ну, подойди еще раз! – попросил Данилевский.

      Она