Хмель свободы. Игорь Болгарин

улыбнулся Данилевский.

      – Идем, я тебе все покажу! – Винцуся потянула отца за руку. И тот последовал за дочерью.

      В комнате, где жили Нестор и Настя, Данилевский с любопытством стал просматривать книги, а Винцуся – аккуратно складывать на столе детскую матерчатую обувку, рубашечки. Одну из рубашечек, искусно расшитую, рассматривала у окна.

      – Как вышито! – восхитилась она. – Просто талантливо!.. Папа, а почему люди не могут жить все вместе, в мире? Ну, жил бы здесь этот Махно с ребеночком, с женой, работал бы, как все, а вечерами песни пел… вот как у Гоголя… Так хорошо, так славно!

      Данилевский не отрывался от книги. Это был томик прозы Лермонтова, похожий на тот, который Нестор многократно перечитывал в Бутырской тюрьме.

      – К сожалению, доча, – ответил он, на секунду прервав чтение, – к сожалению, ему больше нравился не Гоголь, а бунтарь Михаил Лермонтов. Тут вот пометки самого Махно. «…Воля есть нравственная сила каждого существа, свободное стремление к созиданию или разрушению…» Очень любопытная пометочка!

      – Неужели он… он читал такие книги? Он же необразованный!

      – Представь себе, читал. Наша российская тюрьма была великой школой. Школой революции, конечно.

      В комнату ворвался вспотевший и улыбающийся исправник.

      – Извините, шо без докладу, Иван Казимирович! Спешу отрапортовать! С Махно покончено! Хату спалили!..

      – Как «покончено»? – спокойно спросил Данилевский, продолжая глядеть в книгу.

      – Сам он сбежал, – несколько обескураженно продолжал Демьян Захарович. – И братья его тоже. Но в скором времени мы их всех переловим и… Словом, все! Кончился Махно!

      Данилевский захлопнул томик Лермонтова, отложил в сторону.

      – Боюсь… – задумчиво сказал он, – боюсь, что Махно только начинается.

      Глава седьмая

      Смеркалось. Косой солнечный свет пронизывал зеленые улицы города.

      Нестор неторопливо шел по Таганрогскому проспекту Ростова.

      На одном из лучших городских зданий, еще недавно принадлежавших табачному фабриканту Асмолову, между колоннами он увидел броскую растяжку: «Федерация анархистов Ростова».

      Поразмыслив, толкнул тяжелую дверь, изрешеченную пулями. В коридоре его встретила мрачная личность в матросской форменке, у ног которой, как собака, расположился пулемет «Максим». На голове у стража – сбитая набок роскошная «генеральская» фуражка. Совсем недавно она принадлежала здешнему швейцару.

      – Анархист? – грозно спросила личность.

      – Шел бы ты, браток, к такой-то матери, – лениво ответил Махно.

      – Проходи! – посторонился матрос. – Сразу видать – свой. Вали наверх, там щас обедають.

      Придерживая рукой тяжелый маузер, Махно поднялся по лестнице. Здесь, в пролете, висели все те же знакомые, но порядком искаженные местным художником портреты вождей русского анархизма. Среди них почему-то были еще Штирнер и Разин.

      В зале Нестор застал весьма смешанное общество: мужчин в военной и полувоенной