Дотянуться до престола. Алекс Кейн

все безмолвствуешь? Аль измыслил чего?

      Ответить Трубецкой не успел. Раздался тихий стук, низенькая, обитая сукном дверь приоткрылась, и в комнату заглянула сенная девка. Робко вошла, поклонилась в пол и негромко сказала:

      – Боярыня Воротынская пожаловали, батюшка.

      Все трое переглянулись, Пожарский радостно хлопнул в ладоши.

      – Вот оно, Федор Иваныч!

      – И то. Чую, неспроста, – кивнул Шереметев. – С чего б боярыне вдруг ко мне жаловать.

      Он вскочил, засуетился, затряс бородой.

      – Вы бы, князья, вон за той дверцей схоронились покамест. Там, в спаленке, и ребетенок этот безымянный сидит, порасспрошайте, могет, вам откроется.

      Гости поднялись и направились во внутренние покои, а хозяин обернулся к девушке:

      – Проси!

      Минуту спустя дверь снова отворилась, и вошла Мария Воротынская в серебряном парчовом летнике, подбитом мехом, с длинными, до пола, рукавами. Жемчуг на воротнике и манжетах скупо поблескивал в лучах падающего из оконца света. Склонившись под низкой притолокой, она шагнула в комнату, бледная, дрожащая.

      – Боярыня Марья Петровна! – Шереметев улыбнулся и, расставив руки, слегка, по чину, наклонил голову.

      – Здравствуй, батюшка Федор Иванович.

      – Благодарствую за милость, проходи, матушка, усаживайся. Вмале трапезничать станем, уж не побрезгуй.

      Умоляюще сложив руки, Мария с тоской взглянула на Шереметева.

      – Беда у меня, Федор Иванович. Только ты пособить могешь, не откажи, Христом Богом прошу.

      – Господь с тобой, матушка, да что учинилось-то? Пожалуй вот сюда, на лавочку. Ну, будет, будет, а то уж я и сам испужался. Эй, кто там? Водицы принесите студеной! Садись, Марья Петровна, сказывай.

      Боярыня села, дрожащими руками взяла принесенный холопом золоченый кубок, сделала пару глотков и глубоко вздохнула. Лицо ее было так бледно, что, казалось, на нем жили лишь глаза, тревожные, молящие.

      – Сынишка у меня пропал, Алешенька, – начала она. – Надысь гуляли с ним в Перемышле, вдруг столб с неба златой, а как рассеялся – мальчика-то и нету. Я уж все очи исплакала, Иван Михалычу моему в Москву весть послала. А вечор услыхала, будто живет у тебя чадо годов двух аль трех, найденыш. Вот я и кинулась сюда, вдруг, мыслю, то мой Алешенька? Так поспешала, что и к Иван Михалычу не заехала, прямиком к тебе велела гнать.

      Шереметев слушал и кивал, пряча под усами довольную улыбку. Выходит, не зря они на Воротынского думали, замазался боярин по самые уши.

      «Ну ниче, мы тебя на чистую воду выведем».

      – Так что? – тревожно спросила Мария, и Федор Иванович вздрогнул.

      – А?

      – Так аль нет? Нашел ты дитятю, батюшка?

      – Ну да, ну да, как не найти. Тут он, живет у меня в палатах.

      – Покажи мне его, умоляю! – воскликнула Воротынская и, соскользнув с лавки, упала перед Шереметевым на колени.

      Федор Иванович в растерянности вскочил и принялся ее поднимать.

      – Полно, полно, Марья Петровна, встань. Ну что ты, право?