Сергей Горбатов. Всеволод Соловьев

не знаешь, как и подступиться».

      – Жарко! – повторил он.

      – Да, около двадцати градусов мороза, да и здесь не более тринадцати – так оно, конечно, жарко! – улыбаясь сказала Екатерина. – Право, завидно смотреть на вас – как у юноши кровь горячая!.. – Ну, задали же наши господа мне сегодня работу, вот возьмите – это записка Салтыкова, тут о рекрутах и укомплектовании армии…

      Она протянула ему бумагу, широкие поля которой были только что ею во многих местах исписаны.

      – Взгляни, пришлось-таки посидеть… А и за то спасибо, он все же умнее Пушкина… Да, трудно с полученными и глупыми иметь дело – их всякая мелочь останавливает. Вот отдохну скоро – придет князь… Avec l’homme d’esprit et de génie on peut tirer partie de tout[11], всегда найдешь средству…

      Бумага сменялась бумагой. Императрица высказывала свои мнения и замечания по самым разнообразным делам со всегдашней своей точностью и логичностью. Только Храповицкий скоро начал подмечать, что голос ее с каждой минутой становится резче, лицо суровее.

      «Неспокойны, – подумал он, – тревожатся, хоть бы скорее уж приехал Потемкин, авось успокоит».

      – Ну, кажется, все теперь! – наконец сказала императрица, потянулась в кресле, понюхала табаку и кивнула Храповицкому.

      – До свиданья, Александр Васильевич! Коли нужно что будет – пришлю.

      Вслед за его уходом в кабинет прошел обер-полицмейстер, а затем и другие должностные лица со своими докладами.

      На этот раз Екатерина никого долго не задерживала. Она казалась несколько утомленной, молча выслушивала доклады, только изредка прерывая их немногосложными замечаниями.

      Храповицкий раскланялся.

      Покончив со своими докладчиками, она снова перешла в уборную.

      В этот час утра здесь обыкновенно собирались самые приближенные к ней лица, и пока парикмахер убирал ей голову, велась оживленная беседа. Но вот уже две недели как Екатерина хворала и не принимала почти никого утром; на сегодня даже и парикмахеру нечего было делать.

      В уборной императрица застала только свою приятельницу, Анну Никитишну Нарышкину, невестку Льва Александровича, и лейб-медика Роджерсона, несколько чопорного с виду англичанина, которому в его долгое пребывание во дворце пришлось много крови выпустить из императрицы.

      Роджерсон сейчас же приступил к исполнению своих обязанностей: подробно осведомился о состоянии здоровья императрицы, прислушался к ее пульсу и своим тихим, спокойным голосом заметил:

      – Все еще некоторое волнение, но все же сегодня совсем здоровый вид, государыня, и никакой диеты больше не нужно; желательно бы поменьше занятий, побольше развлечений; но тут я бессилен изменить ваше упрямство и по долгому опыту знаю, что мои советы будут оставлены без внимания.

      – Да я и без ваших советов, любезный Роджерсон, плохо работала!

      Затем императрица обратилась к Нарышкиной и дружески протянула ей руку.

      – Здравствуй, Анна Никитишна, спасибо, что навестила, я еще с вечера никого, кроме тебя, просила не пускать.

11

С человеком остроумным и талантливым мы можем достичь всего (фр.).