Сергей Горбатов. Всеволод Соловьев

не думал, любезный, просто позабыл, не взыщи уж!

      Но Моська продолжал оставаться мрачным и смущенным…

      На следующий день, напутствуемый наставлениями Рено, Сергей отправился представляться государыне.

      Вот и дворец. Мелькнули огни ярко освещенного подъезда.

      Была минута, когда Сергею захотелось крикнуть кучеру, чтобы он ехал назад – такое смущение, такая детская робость вдруг его охватили, но он, конечно, ничего не крикнул.

      С лихорадочной торопливостью он вошел в сени. Дежурные камер-лакеи вежливо, но без особенной почтительности ему поклонились; один из них подошел и спросил, что ему угодно.

      Он, как и было условлено, попросил вызвать Нарышкина.

      – Знаю-с, – ответил камер-лакей, – пожалуйте!

      Сергей оправился перед зеркалом и пошел за ним, не замечая, куда идет. Он чувствовал дрожь в ногах, кровь то приливала к его щекам, то отливала.

      «Да что же это такое? – отчаянно подумал он. – Ведь этак нельзя, ведь этак я и слова сказать не сумею… Ну, не понравлюсь, так что ж за беда!.. Ведь ничего из этого не выйдет… дадут понять… тот же вот Лев Александрович откровенно скажет – и отправлюсь я опять в Горбатовское или куда хочу… Отправлюсь прямо с Рено за границу… во Францию… в Париж!.. Еще гораздо лучше… зачем же мне робеть!..»

      Такие мысли сразу его успокоили. Он огляделся, увидел себя в высокой и обширной зале, увешанной картинами, заставленной вазами, статуями.

      – Извольте обождать здесь, сейчас доложу, – произнес его проводник и скрылся за портьерой.

      Через минуту вышел Нарышкин, как и всегда, улыбающийся и довольный. Он быстро оглядел Сергея.

      «Одет безукоризненно, к лицу причесан… заметно небольшое волнение, глаза блестят… прелестный мальчик!»

      – Ну, это хорошо, ни на минуту не опоздал, а у нас аккуратность прежде всего – государыня в этом сама пример подает, – сказал он, взял Сергея под руку и ввел в соседнюю комнату, в глубине которой, за двумя карточными столами, сидело небольшое общество.

      Сергей успел заметить полную женскую фигуру, лица которой не было видно, так как она наклонилась в это время над столиком и записывала мелком, заметил рядом с нею толстого, неуклюжего человека; мелькнуло перед ним и третье лицо – худощавого молодого франта, небрежно развалившегося в кресле.

      Франт поднял на вошедших свои темные усталые глаза; как будто легкая усмешка промелькнула по мелким чертам лица его, а затем он тотчас же опустил глаза, тихонько зевнул и потянулся в кресле.

      Нарышкин оставил Сергея, подошел к склонившейся над столиком даме, что-то шепнул ей.

      Сергей услышал ее приятный голос.

      – Сейчас… сейчас! Двадцать… пятьдесят… Лев Александрии, садитесь, докончите за меня партию.

      Дама бросила мелок, встала с кресла и сделала несколько шагов к Сергею.

      Он увидел величественное, красивое и несколько строгое лицо императрицы. Складка между бровями особенно резко выделялась.

      Он наклонил голову и сделал