Страсти роковые, или Новые приключения графа Соколова. Валентин Лавров

бы и тоскует, а печали настоящей нет… Говорит много. И потом: коли жена исчезла, как же столько дней в полицию не заявлять? А то ишь – совестно, дескать, ему!

      – Да, подозрительно! – согласился сыщик.

      Печаль сердечная

      Распутин взволнованно продолжал:

      – В том-то и вся штука! А мысль занозой сидит: дело-то я сделал, а Эмилия благодарить, как уговаривались, не желает?

      – И что ты придумал?

      – А что, ежели дождаться, когда уйдет Генрих на службу, да и зайти в дом? Только боюсь, служанка на порог не пустит. Скажет: «Господ нету!» – и дверь перед носом захлопнет. А если ты, граф, спросишь, может, тебя и впустит? Ты лицо государственное. Расспроси служанку, она тебе все выложит, а? Может, Бог даст, самою Эмилию увидишь, посрами ее, дескать, обманывать – большой грех.

      Соколов съел редиску, отправил в рот ложку икры, подумал и решительно произнес:

      – Так не делается! Служанка ничего не скажет. На твоем месте я устроил бы за домом слежку, вот все сразу и прояснится.

      Распутин обрадовался:

      – Славно! Последить – все равно что в душу заглянуть: все тайное наружу выпрет. Кому из топтунов деньги дать?

      – Тем, которые приставлены к тебе, Григорий Ефимович.

      – Не, это моя охрана! Видал, как они под микитки поручика подхватили?

      – За двести рублей филеры неделю будут пасти дом твоей возлюбленной – круглые сутки. И потребуй с них ежедневные рапортички – отчет наблюдений.

      – Так и сделаю, хоть терпежа во мне нынче нет! Сегодня же ночью позвоню градоначальнику Адрианову, прикажу, пусть насчет филеров распорядится. Эх, жизнь моя горькая, любовь безответная… – Распутин тяжело опустил голову на руки, по его щекам потекли крупные слезы. – Нет, граф, ты печаль мою ощущать не можешь! Оченно на сердце тяжко…

      Молчаливое согласие

      В этот момент раздались веселые крики. Из дальних дверей хороводом по залу двигались цыгане.

      Старший с гитарой, Николай, изображая необыкновенную радость, словно выиграл сто тысяч по военному пятипроцентному займу, низко поклонился Соколову, затем обнялся с Распутиным. Распутин стал с молодыми цыганками целоваться в губы, после чего каждой засунул в лиф ассигнацию.

      Цыгане вдруг ударили в инструменты, звякнул бубен, запела гармонь, зазвенела гитара. И все весело грянули:

      Выпьем мы за Гришу,

      Гришу дорогого.

      И пока не выпьем,

      Не нальем другого.

      И вдруг Распутин, опрокинув стул, выскочил из-за стола, вскинулся с диким восторгом:

      – Ах, люлю-люлю малина!

      И он пошел вприсядку, с небывалой страстью выделывая затейливые коленца, выбрасывая ноги, ритмично хлопая ладонями по голенищам, исступленно, самозабвенно вскрикивая:

      – Гоп! Гоп! Гоп-ля-ля!

      Зинаида, желая угодить Распутину, присоединилась к пляске.

      Горький, Скиталец и другие встали в круг, хлопая в ладоши, пристукивая ногами.

      Соколов подумал: «До чего