Дом последней надежды. Карина Демина

уж, госпожа… забирайте и без торговли… никто не скажет, что Нануки бросил свою старшую дочь. Да только вот и в доме ее оставить не может. Будь она норовом поспокойней, он бы, конечно, еще подумал, а так… то глянет так, что у самого сердце обмирает, то слово бросит будто невзначай, словно в самую душу плюнет…

      Что до брака ее, то сваха запросила двадцать лепестков, а жених, стало быть, вдесятеро потребует, а то и еще больше. Откуда такие деньги у простого торговца? Разориться, чтобы потакать прихотям умершей тещи? Нет, если госпожа сумеет найти жениха, согласного, скажем, на сорок лепестков, то Нануки заплатит их, а если нет, то пусть на то будет воля богов.

      Она и вправду оказалась тихой и редко покидала свою комнату, пусть Иоко и приказала натянуть по дому веревки, да все одно каждый шаг для ножек, обутых в шелковые башмачки, давался с трудом.

      Третья пришла сама.

      Ее кимоно, пошитое из темно-синего шелка, украшенное колесами и черепахами, явно знавало лучшие времена. А сама она была крупна, сердита, и набеленное лицо с пятнами рисованных бровей казалось маской, и отнюдь не прекрасной.

      – У меня осталось тридцать пять лепестков, – сказала она, вытащив из рукава шелковый сверток. – Их пока не отобрали… возьми меня, я крепка, я умею работать.

      Ее звали Шину, достойная.

      Она и вправду была достойной дочерью достойных родителей. Она родилась в маленьком рыбацком поселке и с юных лет помогала родителям.

      Вышла замуж.

      Родила двоих сыновей. И не ее вина, что боги оборвали нити их жизней во младенчестве. Она искренне горевала, но не позволяя горю вовсе ослепить себя.

      Муж ее много работал, а она во всем была опорой ему, как и положено доброй жене. Он ушел подлунною дорогой в почтенном возрасте семидесяти семи лет.

      Да, так уж вышло… и Шина была не первой его женой.

      Она схоронила супруга и сделала это так, что никто из соседей не упрекнул бы ее в скупости.

      А спустя неделю появились его сыновья.

      Они и прежде наведывались. Редко. И всякий раз случались ссоры, ибо были сыновья вовсе не такими, какими желал их видеть старый Мицу. Ссоры эти печалили Шину, но разве смела она давать мужу советы? И ныне приняла пасынков, как и полагается, приветливо. Да и дело ли… ей ли лавку держать?

      Где это видано, чтобы женщина сама дела вела?

      Нет, она многое знала.

      Многое умела.

      Но это неправильно.

      – Сперва эти паскудники вели себя тихо. – Шину сидела на циновке, подогнувши ноги, и пила чай неспешно. Движения ее были плавны, и пусть не обучена она была тонкостям чайной церемонии, как и вовсе застольному этикету, держалась она легко и непринужденно. – А после началось… сперва пропали деньги, которыми надо было за товар рассчитаться, и сам товар… и вещи… или вот еще…

      Она говорила неспешно, и в низком урчащем голосе ее Иоко не могла уловить и тени обиды.

      Просто история.

      Одна из тех, о которых интересно слушать, когда случаются они не с тобой.

      – Фарфор ушел… старшенький-то опиумом балуется… а второй – играет, все мнит удачу найти… и все спускает… я пыталась говорить,