Как обойтись без соперницы?. Евгения Халь

с подсохшим по краям сыром. – Сыр, конечно, не французский, но уж чем богаты.

      – А можно мне картошечки с укропом? – спросил Ланфрен. – Сто лет такой не ел, – Ланфрен подцепил вилкой небольшую картофелину в желтых кляксах подтаявшего сливочного масла, щедро посыпанную укропом. – С тех пор, как бабушка умерла, так и не ел.

      – Конечно, вы подождите немного, эта остыла уже. Сейчас горяченькую принесу, – я метнулась на кухню за картошкой.

      В спешке схватилась голыми руками за горячую крышку кастрюли, охнула, едва не уронила ее на ноги. Так мне и надо. Влюбилась, дура! Втюрилась, как пятиклассница. А еще зарекалась: больше никогда. Мало обожглась? Наверное, мало. Ничему меня жизнь не учит. Так и помру идиоткой. Из глаз брызнули злые слезы. Ну почему у меня все не как у людей? Из огня да в полымя?

      – Катя, – раздался за спиной голос Ланфрена. – С вами все в порядке?

      – Да, – забормотала я, опустив глаза, чтобы он не увидел блеснувшие в них слезы. – Я сейчас картошечки еще положу, – и снова схватилась голыми руками за крышку.

      – Да что же это такое сегодня, Господи ты боже мой? – я все-таки уронила эту проклятую крышку на пол.

      Она упала между мной и Ланфреном. Рука, дважды обожжённая, нестерпимо болела. Я попыталась сунуть ее под кран, но Ланфрен схватил меня за руку:

      –Только не под холодную воду, волдыри пойдут.

      Он быстро и ловко достал из морозилки коробочку со льдом, вытряхнул на кухонное полотенце несколько кубиков и приложил к моей руке.

      – Держите, вот так. Я сейчас.

      Огляделся, выудил из ящика под столом картофелину, снял с гвоздика возле окна терку и сноровисто натер картофелину.

      Финальный штрих – он аккуратно, но быстро выложил кашицу на мой ожог.

      – Вот теперь волдырей не будет точно.

      – Спасибо, Лан.... то есть, Андрей.

      – Да не мучайтесь, – он улыбнулся, – я в курсе какая у меня кличка. Это еще ничего. Могли ведь и похлеще обозвать. Кикимором каким– нибудь.

      Он вдруг скорчил потешную мину: высунул язык почти до подбородка, закатил глаза и одновременно сморщил нос. Я расхохоталась.

      – Вот теперь вам точно легче, – улыбнулся он. – Дайте -ка посмотрю.

      Он склонился над моей ладонью и осторожно сдвинул картофельную кашицу, рассматривая ожог. Я почувствовала аромат его волос, одеколона. Это было странно – чувствовать так близко чужого мужчину, а не мужа, пусть бывшего, но привычного. Ланфрен прикоснулся губами к моей ладони и прошептал:

      – Теперь все точно заживет до свадьбы.

      И вдруг я почувствовала, что мне совсем не хочется отнимать руку. А хочется, наоборот, стоять так до утра.

      Я чувствовала себя как Глупец на карте Таро, у которого одна нога занесена над пропастью. Секунда – и он сорвется вниз. Я также стояла над пропастью. Я чувствовала как под ногами осыпаются камешки, а сердце уже ухнуло в бездну. Еще шаг, еще одна минута поцелуя – и возврата не будет.

      От полета в