Поступь хаоса. Патрик Несс

меня и на нож.

      Манчи рвет и мечет, шерсть его встала дыбом, он скачет по земле, как по раскаленной сковородке, испуганный и растерянный, как и я.

      – Что девочка? – лает он. – Что девочка?

      Это значит: «Что такое девочка?»

      – Что девочка? – повторяет Манчи, а когда девочка делает попытку перелезть через большой корень и удрать, лай сменяется свирепым рычанием: – Стой, стой, стой, стой, стой…

      – Хороший пес, – говорю я, хотя не очень-то понимаю, что в его поведении хорошего и что он вообще делает, но какая разница?

      Я совсем перестал соображать, все происходящее не имеет никакого смысла, и мир как будто сходит с оси, как будто стол с нашим миром опрокидывают и все летит вниз.

      Меня зовут Тодд Хьюитт, говорю я про себя, сомневаясь даже в этом.

      – Кто ты? – наконец выдавливаю я, только вряд ли меня слышно за ревом Шума и лаем Манчи. – Кто ты? – четче и громче повторяю я. – Что ты тут делаешь? Откуда ты взялась?

      Наконец девочка отрывает взгляд от Манчи и смотрит на меня. Потом на нож, потом на мое лицо.

      Она смотрит на меня.

      Она.

      Она.

      Я знаю, что такое девочка. Конечно же знаю. Я видел их в Шуме отцов, тоскующих по своим дочерям, пусть и не так часто, как по женам. Мне показывали их по визорам. Девочки всегда маленькие, вежливые и улыбчивые. Они ходят в платьях, у них длинные волосы, заплетенные в странные колбаски на затылке или по обеим сторонам головы. Пока мальчики работают в поле, они делают работу по дому. В тринадцать лет они становятся женщинами (точь-в-точь как мальчики – мужчинами) и потом женами.

      Так принято в Новом свете, в Прентисстауне. Верней, так было принято раньше. Девочек-то у нас никогда не было – они все умерли. Умерли вместе с мамами, бабушками, сестрами и тетями. Через несколько месяцев после моего рождения. Все-все до единой.

      И вот передо мной сидит девочка. Живая.

      Волосы у нее нисколько не длинные. Платья на ней тоже нет, ее одежда похожа на мою, только новей. Она такая новенькая, что смахивает на форму, хотя вся порвана и перепачкана грязью. А сама девочка довольно большая, с меня ростом – ну с виду так, – и нисколько не улыбчивая, даже наоборот. Нисколько не улыбчивая.

      – Спэк? – тихо бормочет Манчи.

      – Черт, когда ты уже заткнешься?!

      Но как же я узнал? Как я узнал, что это девочка?

      Ну, во-первых, это не спэк. Спэки похожи на наших мужчин, только у них все больше, длиннее и страннее, чем у нас. Рты располагаются выше, чем положено, а уши и глаза другие – совсем другие, не перепутаешь. И одежда растет прямо на них, вроде лишайника, который можно резать и придавать ему любую форму, какую захочешь, – естественное приспособление к условиям болотной жизни, говорит Бен. В общем, эта девочка выглядит иначе, одежда у нее нормальная, так что это не спэк.

      А во-вторых, я просто знаю, и все. Не могу объяснить почему, но я смотрю на нее, вижу и знаю. Она не очень-то похожа на девочек из визоров или Шума, да и живых девочек я никогда не видел, но она передо мной, и это самая настоящая девочка, я знаю! Не спрашивайте почему. Дело то ли в форме ее тела, то ли в запахе, то ли еще в чем, но это девочка.

      Если