Люди остаются людьми. Исповедь бывшего узника. Юрий Евгеньевич Пиляр

мне-то отлично известно, что восемьдесят процентов вашей молодежи – комсомольцы. Еще несколько вопросов. Отвечайте быстро. Последняя занимаемая должность в армии?

      – Заведующий делопроизводством в штабе дивизии.

      – Звание?

      – Старший… – Я прикусываю язык. Поймал меня, сволочь. Мекке насмешливо кривит губы.

      – Старший политрук? Старший лейтенант?.. Не верю.

      – Старший сержант, – помедлив, говорю я. – В Смоленске я зарегистрировался как техник-интендант второго ранга.

      – С какой целью?

      – Хотелось встретить кого-нибудь из командиров-сослуживцев.

      – Понятно. Рассчитывал найти знакомых, стакнуться и бежать. Правда? Ну, ну, договаривайте до конца!

      – Нет, – твердо отвечаю я. – О побеге я не думал.

      Ишь чего захотел, проклятый шпион!

      – Ладно, – говорит Мекке. – Где вы изучали немецкий язык? В спецшколе НКВД?

      – В обыкновенной школе, в десятилетке. Кроме того, я брал частные уроки.

      Мекке закуривает сигарету.

      – И последний, так сказать, деликатный вопрос… Что бы вы сделали со мной, если бы я попал к вам в плен? – Его холодные, колючие глаза, кажется, прощупывают меня.

      – Ну, как и любого немецкого офицера… – подумав, отвечаю я, но он прерывает:

      – Расстреляли бы?

      – Отправил бы в лагерь для военнопленных.

      – Вы пешка, – внезапно раздраженно говорит Мекке. – Возможно, я переведу вас в блок для рядовых. Можете идти.

      Вернувшись в зондерблок, я подробно рассказываю Худякову о своем разговоре с Мекке.

      – Тебя обязательно выпустят отсюда, – говорит Худяков. – Только будь поосторожнее с незнакомыми. И вообще, научись не показывать, когда это нужно, своих чувств – прибереги для настоящего дела.

      – Постараюсь…

      Тянутся снежные, вьюжные дни. Заканчивается февраль. Настает март. Мы все чаще поглядываем на восток, откуда вместе с солнцем приходят к нам новые надежды. В лагере упорно бродят слухи, что немцы медленно отступают по всему фронту. С мыслями о фронте мы теперь укладываемся на свои треклятые тесные нары, с этими мыслями пробуждаемся по утрам.

      Очередное серенькое утро.

      – Auf! Auf! – лает угрюмый шеф.

      – Подъем! – кричит старший.

      Шеф зовет его к себе и что-то быстро говорит ему.

      – Всем выходить с вещами! – дрогнувшим голосом командует старший.

      Неприятно сжимается сердце. Товарищи берут вещмешки, противогазные сумки – у кого что есть, я цепляю к крючку шинели котелок, и мы выходим. Выстраиваемся в колонну на дороге за оградой. Нас окружают конвоиры. Появляется Мекке в сопровождении нескольких офицеров.

      Мекке достает из портфеля бумагу и начинает выкликать людей по фамилии в алфавитном порядке. Вызванные строятся отдельно.

      Уходят полковой комиссар, Зимодра, наш старший – майор, Костюшин, Васька. Потом Виктор, Соколов, Типот, Худяков, Ираклий… Через четверть часа на дороге напротив зондерблока нас остается всего человек двадцать.

      Мекке прячет список и вместе