Русский частокол. Александр Тамоников

чтобы боги приняли жертву, помогли Ведане жить на чужбине.

      – Это не выход.

      – Предлагай свой, послушаю.

      – Не ведаю, что сказать. Не вижу выхода.

      Кобяк сжал голову руками:

      – Ведана, Ведана, и пошто ты полюбила Вавулу?

      – Какая разница, Веденей, кто ей полюбился. Хазары положили на нее глаз, а значит, умыкнули бы отовсюду. Они в этом деле ушлые.

      Кобяк пошел к дому. У двери обернулся:

      – Уходи, Дедил, не желаю тебя видеть. А Вавулу… смотри за ним, а то как бы ненароком не потонул в реке.

      Пришлось рубинцам возвращаться ни с чем.

      Народ уже прознал о несчастье, загалдел. Дедил проехал мимо.

      А вот Коваль потащил друга к своей землянке.

      – Чего, Сидор?

      – Мыслишка одна есть, Вавула.

      – Говори.

      – Не тут, в землянке, подальше от чужих ушей.

      – Так на селе все свои.

      – Идем.

      Они остановили коней у столба, врытого возле землянки Коваля. Присели на лаву. Сидор налил в чаши кваса забродившего.

      – Садись рядом, Вавула, да слушай, что скажу.

      Говорил Коваль недолго.

      Выслушав его, Вавула словно ожил, словно вдруг вдохнули в него жизнь.

      – Мыслишь, такое возможно?

      – Иначе не стал бы предлагать. Делаем?

      – Конечно, делаем. Тока вдвоем сможем ли?

      – Вдвоем тока и сможем. Сейчас иди к себе. Как стемнеет, приходи на реку, где хазары Ведану схватили.

      – Коли все получится, жизнью тебе буду обязан.

      – Жизнь тебе еще пригодится. Коли все удастся, она, жизнь-то, переменится. И не тока у тебя с Веданой, а и у всех наших. Да и давно пора то сделать. Нет ничего хуже терпеть обиды да унижения. Мы свободные люди, а свобода дорого стоит. Ступай, друг, буду ждать вечером у реки.

      Вавула направился к себе, приняв прежний вид – растерянный и грустный.

      Глава третья

      В доме Дедила царило мрачное настроение. Заруба гневался на всех. Дети и жена старались не попадаться ему на глаза.

      Когда вернулся Вавула, Дедил накинулся на него:

      – И что теперь делать? Ты понимаешь, что теперь вражда между нашим родом и родом Кобяка усилится? До свары большой дело может дойти.

      – Понимаю, отец.

      – Понимает он, – Дедил сел на лавку.

      – Как исправляться-то? И Кобяка понять можно, все же любимая дочь.

      – Как будто такое впервой? – проговорил Вавула. – Вон из других селений хазары только девицами дань берут, десятками уводят в Хазарию свою.

      – Нам этого еще не хватало. Помолчи, а то накличешь беду.

      Вечером, когда все собрались в доме, Вавула забрал нож, надел старую рубаху и штаны, перемотал онучи.

      Дедил подозрительно посмотрел на него:

      – И куда ты собрался?

      – Пойду на реку. Пройдусь.

      – И что задумал?

      – А чего я могу задумать, отец? Пройдусь, и все, вы меня не ждите, спать ложитесь. Я-то все одно не усну, посижу на берегу.

      – Нет, Вавула, ты что-то задумал.

      Сын взглянул на отца:

      – Я уже не дитя, чтобы смотреть за мной, сам знаю, что делать.

      Дедил