Der Kamerad. Виктор Улин

нас бархатными крылышками. В этом «Клубе» я однажды, совершенно незаметно, напился джином так, что кровать в номере нашел с десятой попытки, утром оказался весь в синяках, а жена не разговаривала со мной до самого отъезда.

      В «Романике» я нашел турецкое бренди неожиданно высокого качества: довольно крепкое, но приемлемое. Его я употреблял весь день и прекращал процесс, лишь почувствовав, что мне лень дальше пить.

      Бренди я пил стаканами – обычными стаканами, в которые другим туристам наливали сок.

      Во всех отелях меня всегда утомляла необходимость объяснять каждому бармену, что крепкое спиртное я употребляю без льда, тоника, кока-колы и еще чего-то подобного, убивающего смысл хорошей выпивки. Но здесь мне повезло: меня запомнили и уже на третий день молча наливали мне чистого бренди, сразу три четверти стакана.

      Меня тут приняли легко даже в ночном баре, где бесплатная выпивка – мягко говоря – не приветствовалось. Я не раз видел, как при появлении русских бармен молниеносно прятал под прилавок бутылки с местными напитками, после чего пришедшим оставалось или развернуться или доставать кошельки, а мне наливали без неудовольствия. Более того, я стал своего рода достопримечательностью: ни один другой турист не пил так много и такими дозами, оставаясь внешне трезвым. Непьющие турки поражались и восхищались мною.

      Хорошо относился ко мне даже один из поваров – здоровенный турок в черном пиратском платке, напоминавший индейца Стивена Сигала в лучших ролях. Его звали Осман – я выяснил это в первый день и стал обращаться к нему «Осман-бей»; уважительная прибавка к имени не стоила ничего, а человек испытывал благодарность и ее даже не скрывал. При раздаче горячих порционных блюд, случающихся на «шведских» столах, всегда давал мне самые прожаренные колбаски бараньего кебаба. А один раз, послав недобрую усмешку в сторону моих соотечественников, которые обращались с турками, как с говорящими обезьянами, положил мне на тарелку не мусорную зеленушку а невесть как сюда попавшую дораду.

      В «Романике» меня не любил лишь один бармен, вкрадчивый очкарик с приторной сладкой улыбкой. Он наливал мне всегда на один палец, хотя и не отказывался повторить процедуру три-четыре раза в процессе обеда. Но когда ходил между столиков, собирая пустую посуду, всегда старался выхватить недопитый стакан у меня из-под носа. Не думаю, что бренди использовалось вторично; при мне много раз открывали новую бутылку. Вряд ли он боялся и моего буйства: без диплома психолога можно было понять, что я безопасен, словно авиабомба с вывинченным взрывателем. Им явно двигала личная неприязнь.

      Я не мог понять, чем вызвал такое чувство: скорее всего, нечастный сильно не любил немцев и видел во мне одного из них.

      Ведь за соотечественника меня тут принимали даже немцы, которые приехали не из Саксонии, где я выучился говорить с неподражаемым произношением.

      * * *

      Сейчас судьба оказалась благосклонной.

      Видимо, день рождения, хоть мне и не нужный, что-то