Человек на войне (сборник). Алексей Солоницын

мешай папе, пусть отдыхает. А то опять стукнешься и плакать будешь.

      Много раз просился к папе на работу, покататься на машине, на настоящей «скорой помощи» проехать, ветром пронестись по улицам с сиреной под восхищенные взгляды всех идущих и завистливые медленно едущих.

      Но папа кататься не брал, нельзя, говорил. А почему нельзя, не объяснял.

      Объяснила мама:

      – Больные всякие бывают. А папе и на дорожные аварии ездить приходится, там кровь, увечья. Опасается, не испугался бы ты.

      – Я не испугаюсь, я не буду бояться, – обещал Миша.

      Но папа оставался непреклонным. Взял Мишу только тогда, когда отозвали его из отпуска на неделю раньше срока, но не на «скорую», а на другую машину. Вот тогда Миша накатался с папой «под самое горлышко». Развозили и медикаменты, и медоборудование, и мебель, и белье возили из больниц в прачечные и из прачечных в больницы.

      Каждое утро вставал вместе с папой рано-ранехонько, завтракал через силу, есть в такую рань не хотелось, а некормленного папа не брал: «Незаправленную машину на улицу не выпускать!» И выходили из дому на свежеполитый асфальт, в свежий прохладный воздух. Потом ехали на трамвае, сначала в полупустом – можно было и в середине сесть, и в любом конце вагона, и на площадку выйти. А на «гаражной» остановке из вагона они уже не выходили, а вытискивались.

      Днем солнышко накаляло машину, и в кабине вкусно пахло парами бензина и горячей обивкой сидений. Этот запах Миша помнил и ощущал даже сейчас, на морозном воздухе.

      Когда по городу ездили, папа попутно показывал достопримечательности Ленинграда и характеризовал их:

      – …Медный всадник, поставлен на монолит, на Гром-камень… Памятник Николаю Первому, посмотри, держится только на двух опорах, на двух задних ногах коня… Исаакиевский собор, построен на сваях из лиственницы… Александрийский столп, полностью вытесан из монолита, стоит безо всякого крепления, под собственным весом.

      Видимо, для него важна была опора, основа сооружения. А может быть, и всякого существования.

      Ремнем отец наказал его один раз в жизни, дважды несильно шлепнул, и то по маминому настоянию. Когда Миша без спроса взял и, разрезая на две половинки длинный карандаш, нечаянно сломал папину бритву, которую ему баба Аксинья отдала. Раньше это была бритва деда Матвея.

      Мама работала на трикотажной фабрике. Но что она там делала, Миша толком не знал, вроде бы пар регулировала. О ее работе дома почти не говорили. Ходила туда, потому что надо ходить на работу. А жила семьей и домом. Она умела и любила вязать и на спицах, и крючком. И вся их комната была в подзорчиках, салфеточках, накидочках. И у папы, и у Миши всегда были вязаные свитера, шарфы, рукавички.

      И еще папа называл маму «наша вкусноделательница». Наверное, потому, что мама вкусно готовила, и потому, что в очень редких случаях готовила просто еду, но всегда «делала что-нибудь вкусненькое». И мужчинам своим даже самые обычные носки не просто покупала, но дарила. В свою очередь, если папа, даже по ее просьбе, покупал с получки сковородку, а Миша