Пустыня. Ольга Рёснес

гвоздем и бревном.

      Соседу нравится давать советы: как не надо делать. Еще больше нравится соседу подозревать, что кругом одни… братья. Братья и для разнообразия отцы. Брат Степа назло брату Вове ссыпает в погреб картошку: ржавая железная сетка, амбарный замок. И если кто-то рискнет в погребе воровать, Степа польет картошку керосином.

      В доме все по-братски, то есть нормально по-идиотски: запах недельных щей, общий вход. Вход непременно должен быть общим, иначе его перепутают с запасным выходом. Жить надо по-братски, безвыходно. И пусть дети, а потом внуки делят и перестраивают этот дом, сносят по ночам заборы и спиливают деревья, сбивают с сарая замки, воруют друг у друга трехлитровую стеклотару и старые ботинки, собирают зазевавшийся на кустах и грядках урожай… Да мало ли что еще родня может между собой делить. Главное, чтобы всё так и дальше вертелось, чтобы не было перебоев в вечном, как рога у черта, семейном строительстве. И ковыляющая неизвестно куда, давно уже надоевшая всем жизнь озадачится, может, новой надеждой: успеть, пока не умер, сменить эмалированный умывальник на «тюльпан», перейти с армейской перловки на гражданскую манку… И ничего, что надежды, как правило, не сбываются, разлетаясь на черный день сбережениями по обанкротившимся банкам. Главное – надежды иметь, как имеешь, к примеру, профсоюзный билет. Но лучше посадить надежды на цепь и отпускать только под расписку, а из расписок строить бумажный мост на ту, куда ушли надежды, сторону.

      Одна только собака Чара, может, еще на что-то и надеется, эта крупная, по взаимной любви разных пород слаженная сука. В ее теплых, как бабье лето, глазах светится неспешная золотистость: «Всё устроено как нельзя лучше». Прожила же она тут, среди людей, четыре с лишним года и никто ее пока не убил. Дед Степан, впрочем, не раз уже говорил сыну Степе:

      – Отведи ее в лес… зарой там…

      Но это потом, когда уйдет Серафима. Врач говорит, что уже скоро, и болезнь, от которой уходят, торопит: скорее, скорее. То ли цынга, то ли чахотка, в общем, болезнь. Один рождается, семеро мрут, все в норме. Болезнь всегда обнадеживает: глядишь и будут перемены, ну хотя бы смерть. В целом ведь жизнь – что? Строительство. Строительство недостроенного и ранее перестроенного, строительство под снос. Снесут когда-нибудь и этот саркофаг-трехстенок. Но пока надо строить, строить…

      Ах, эти строительные браки! От них рождаются пустые, не заселенные никем пространства деловитой скуки, ими удобряется бесплодность тоски о каком-то смысле. Сосед говорит соседу, что смысл давно уже сообща куда-то дели, но тот сосед, не доверяя этому соседу, строит…

      Может, кроме этих облаков ничего в короткой жизни и не надо: прицепи к ним надежды, признай правоту ветра. И даже будучи такой короткой, жизнь подсовывает тебе догадку: за облаками что-то есть! Но ты-то сам туда хочешь? Пока не пришли еще за тобой соседи и родственники, пока еще не проснулся твой лучший шеф, пока это окно не стало еще общим ходом… Хочешь?

      От