Пустыня. Ольга Рёснес

заноз из своих же присоленных ран; многие благодаря этому бодрствуют, хотя им чертовски хочется спать; многие делаются еще умнее, упираясь умом в малогабаритное академическое «рассмотрели-постановили»; многим просто страшно. Как раз это последнее, поджимающий хвосты страх, Леонид Макарович Мулярчик и собирается среди ученых будить. И среди всех страхов самым неотложным оказывается твой страх перед твоей жаждой.

      Серафима сидит за стеной, стена молчит и мерзнет, только шорох мышиной возни за обоями. Из этих осторожный шорохов и трусливых писков и складывается мнение: Серафима тянет. Тянет, когда другим тянуть невмоготу, тянет, когда и тянуть-то нечего… вытягивает. И чтобы тягловая сила никуда не девалась и понапрасну не транжирилась, воз должен быть тяжелым, а совесть – легкой. Но самое главное: чувство глубокой, ничем не смываемой вины, оно-то и погоняет и загоняет, если надо, насмерть. Не будь у Леонида Макаровича Мулярчика юмористического дарования, он и сам, может, ушел бы в виноватые, стал бы каким-нибудь вытертым ковриком, выщербленной ступенью… пылью. Но юморист тем и отличается от не-юмориста, что ему невмочь держать при себе многократно использованную туалетную бумагу: пусть и другие попользуются. И пусть при этом смеются, пусть мрут от смеха. Сам юморист, кстати, никогда не смеется. Вот так, мрачно, Леонид Макарович Мулярчик и предлагает Серафиме нищенскую, с точки зрения заводского нищего, зарплату на философско-культурологическом факультете, а также прилагающийся к этой зарплате изнурительный труд ученого. Да, многих этот труд уже изнурил. И поскольку стена, за которой сидит Серафима, все еще молчит и мерзнет, Леонид Макарович Мулярчик юмористически заключает: мерзнуть и молчать – удел нищей науки.

      За стеной – не дружный, хотя и заразительный смех: в туалете над унитазом висит… Бэла Ебчик! Никто в это, конечно, не верит, но детали все обсуждают охотно: как у нее вываливается язык, сколько, ха-ха, переломано шейных позвонков. Давно ли она так висит и почему ее до сих пор не сдернули, никто пока не узнавал. Спросили только полковника Парыгина, и он, подумав, заключил, что висеть над унитазом небезопасно: а вдруг?… Вдруг уже не висит?

      – Лучше дать ей как следует отвисеться, – промокнув платком испарину на лысеющей макушке, бормочет полковник Парыгин в стену. И стена наваливается на Леонида Макаровича Мулярчика готовым к выносу решением: предложить висящей над унитазом нищенскую университетскую зарплату и изнурительный труд ученого! Предложить посмертно. Ха-ха. Никто, конечно, в смерть Бэлы Ебчик не верит, но смотреть на труп все идут охотно, спускаются по крутой, залитой мазутом лестнице в слесарку, продираются сквозь бранящийся строй только что закончивших смену литейщиков, тормозят, наступая друг другу на ноги, возле брызжущего кипятком умывальника и, чуть было не ухнув в распахнутый настежь металлический шкаф для инструментов, вламываются в десятиместный цеховой туалет, и тяжелая, на стальной пружине, дверь с рахмаху поддает Леониду Макаровичу под зад.

      В