Пустыня. Ольга Рёснес

На самую сволочную, какие только бывают, должность: ученый, ха-ха, секретарь!»

      Бэлу ведут через слесарку обратно, сваливают в редакторское кресло, заливают в помятое шарфом горло полстакана водки, восхищаются ее решимостью и находчивостью, а также твердостью убеждений. Эти твердые мозоли-убеждения, им нужен непременно рабочий фон: пот, мазут, копоть. Самыми твердыми убеждениями мостят дороги в будущее; но лучше делать из них мемориальные доски.

      Юморист, будь он Леонидом Макаровичем Мулярчиком, наверняка обрубил бы у «Инфы» женского рода хвост и в виде бесполого «инфо» толкнул бы это средство информации в водоворот рекламных домыслов: полезно ли нам производить для вас ракетные движки?… полезно ли вообще что-либо производить?… полезна ли кому-то сама эта общественная польза? Юморист, пожалуй, распалил бы «Инфу» какой-нибудь «связью с общественностью», демократично попутав хорошие цели со «всякими» средствами; и было бы юмористу любопытно, где тут демократический вкус, а где вкус к хорошей жизни.

      Демократический вкус не может не вызвать известного любопытства у всякого, кому свойственно время от времени просыпаться. Но как быть, если ты, проснувшись, обнаруживаешь себя среди вразнобой храпящих, в той или иной братской могиле? Окружающая тебя среда, так же, как и сам храп, таят в себе немало загадок, которые хочется тут же, спросонья, и разгадать. Но как быть, если дальше братской могилы только железобетон и асфальт? Только скука и пыль. Сунется ли туда твое одиночество? Твое вянущее, вечно извиняющееся одиночество.

      Люди без одиночества, справедливо считающие себя нормальными людьми, пожалуй, и не заметят, что граница их свободы пролегает не вдоль демократической кладбищенской ограды, а поперек их недоверия к самим себе как к чему-то пробуждающемуся. И уж если кого-то угораздило пробудиться и спросить самого себя: «Не я ли тот самый ключ ко всякого рода таинствам?» – тот непременно перемахнет через кладбищенскую ограду. Но что там, по ту сторону? Одна только ослепительная голубизна неба… Да это же пустыня!

      Пустыня должна быть достаточно велика, достаточно безнадежна и опасна, чтобы ею мог прельститься бодрствующий, чтобы с нею мог сойтись одинокий. Тот, кто на празднестве наших истин предчувствует истину свою. Много дверей, входов и выходов, подвалов и чердаков, отхожих мест и сторожевых вышек обнаруживает тот, кому охота куда-то двигаться. Но как обнаружить себя, эту настежь открытую дверь, этот путь без столбовых указателей? Какой бы нестерпимой ни была твоя жажда, ты не можешь разделить ее с другими. Но много ли мы, идущие, действительно жаждем? Много ли в нас смелости, чтобы принять эту жажду всерьез? Много ли в нас честности, чтобы сказать самим себе, что никакой жажды мы в большинстве случаев и не испытываем? И когда из этого «мы» выпадает твое одинокое «я», мы начинаем беспокоиться и ерзать на своих расшатанных стульях, и многие из нас тут же принимаются забивать чем попало образовавшуюся щель: заплесневелыми угрозами неисполненного долга, угрызениями нечистой совести… Мы, люди без одиночества,