Пустыня. Ольга Рёснес

в должность журналиста вступают? Да не вступают в нее вовсе, а… бросаются с разбегу, в самый омут, где взбаламучены тина, грязь и нечистоты, где порой всплывает какой-нибудь труп. И пока на заводе делают движки для ракет, декоративно прикрывая их тазами и мясорубками, пока эти сверхсекретные моторы разносят в клочья загнанные под зеленые лужайки полигоны, а в заводскую клоаку сливаются радиоактивные, обогащенные тяжелыми металлами излишки и отстои, пока заводское радио бойко кричит о «перевыполнении», при этом ни словом не намекая на смертельную скуку одних и тех же, приземистых и серых, как заводские цеха, долгов и обязательств перед столь же серой рыночной реальностью, журналисту есть, к чему приложить руку. По мнению Риммара, рука у журналиста куда важнее головы, а еще важнее – хватка. Говорят же: «Хваткий». При этом имеется в виду умение тормозить налету взвившийся до неба мусор и начинять им, если нужно, ракетные боеголовки.

      Редакция «Инфы», первоначально умещавшаяся в оккупированном тараканами туалете, незаметно приросла к цеховой раздевалке и перебирается дальше, в закрытый для посетителей кабинет истории завода, где производится в неограниченном количестве слава и честь. И ничего, что наследственность у «Инфы» индустриально-сталинская, а пол застойно-неопределенный; главное, она инфармирует. И если кому-то и не полагается знать, для чего нужны производимые здесь ракетные двигатели, то с тазами все давно ясно: их гонят прямиком в высокоразвитую Швецию, поскольку там с этим добром недобор. Оцинкованная, с двумя крепкими ручками, шайка! Помоет швед в этой шайке ноги, постирает вонючие носки, и станет ему, шведу, веселее. Нам же, производителям, вовсе не до веселья: а то еще производство станет. Бывает, ихние шпионы интересуются: не вышла ли какая оцинкованная шайка на околоземную орбиту?… не дала ли деру на Марс? Шпионы интересуются, а мы в это время обеспечиваем безопасность входа-выхода: туда налегке, оттуда навеселе.

      Пошли, что ли?

      Переждав встречный, взвинтивший вертушку поток, они выходят на секретную территорию, с секретными номерами пятиэтажных корпусов, с секретным направлением катящего куда-то поземку ветра: секретно!.. секретно!!.. секретно!!! Даже запах горохового супа, дразнящий ровно в двенадцать длинную, с загибом в туалет, очередь, и тот в большом секрете: ешь и не выпытывай! Секретны сваленные на мусорку опилки и замусорившие заводоуправление шляпные болванки, секретен высосанный кондиционерами воздух, и сам кондиционер, раньше бывший подслушивающим устройством, тоже секретен. Снежная крупа сечет по впалым щекам, забивается за воротник, кусает налету растрескавшиеся губы: холодно! Холодно думать о завтрашнем, вырастающем из ночи и уходящем в ночь дне.

      Железная дверь, крутая, с железными перилами, лестница, лампочка под железной сеткой. В этом отрезанном от цеха тупике есть и свой обогретый безнадежностью уют: кипы лежащих на полу газет, темненькая мышеловка-курилка, поставленный на табуретку самовар. Корреспонденты,