Глаза, устремленные на улицу. Жизнь Джейн Джекобс. Роберт Канигел

гордость. Она могла рассказать, как ее мать испытывала сострадание. Когда та была медсестрой, большинство ее пациентов были бедняками. «Она рассказывала мне об их нелегкой жизни», их нищета гложет ее[73]. В 1975 году, когда мать приблизилась к ста годам и все больше слабела, Джейн написала, что все еще «не может свыкнуться с мыслью, что дни этой прекрасной старой леди подходят к концу… Я привыкла к той, кем она была, [и] кроме того, на самом деле я люблю ее»[74].

      Но это будет позже; в молодости же, в подростковом возрасте, а может быть и раньше, мать раздражала ее. Она была «довольно чопорной, – писала Джейн, – особенно в том, что касалось секса»[75]. Даже в 1950-х годах Джейн писала издателю, что мать «до сего дня изумляет меня своей способностью осуждать все земное»[76]. Я как-то представил Джейн читающей дома стишок, весьма распространенный после Первой мировой войны:

      Кайзер Билл на холм поднялся,

      Над французами смеялся.

      Тут же кайзеру-то Билли

      Пулями портки набили.

      Не читай это, возмутилась мать; «портки», конечно, означали подштанники, и Джейн не должна была упоминать их. Но, конечно, та продолжала: «пулями…», после чего Бесс перекинула Джейн через колено и отшлепала ее. «Но я собиралась сказать штаны», – вопила Джейн[77].

      Джейн, наверное, представляла сознание своей матери настоящим минным полем предрассудков, унаследованных из маленького городка[78]. Она вспоминала, как ей запретили играть с китайской девочкой по соседству. Ей сказали, что люди родом с Сицилии – нищеброды, по той единственной, хоть и неопровержимой, причине, что они были сицилийцами. Политически мать была гораздо консервативнее отца. В молодости она была убежденным сторонником движения за трезвость (каковых в стране было достаточно, чтобы довести Америку до «сухого закона»). Красное вино называли «красным итальяшкой», и единственным аргументом против него, конечно, служило то, что оно было итальянским. Когда доктор Батцнер получал от случая к случаю бутылку вина от шахтера-сицилийца, которого он лечил, миссис Батцнер переводила вино на уксус, если бутылка попадала к ней в руки, или просто выливала его в канаву.

      Итак, как и многие подростки во все времена, Джейн препиралась с матерью. И даже хуже: она знала, что «должна молчать о том, что действительно хотела бы с ней обсудить»[79]. Подробные, многостраничные, полные аргументов и фактов письма Джейн писала матери гораздо позже: о сельском хозяйстве на Канарских островах, акупунктуре, «микробалансе природы», представленном божьими коровками, поедающими тлю – свидетельствующие о необходимости сказать, говорить, объяснять, а также о потребности в материнском внимании. Но опять же, это будет потом. Подростком, особенно в отношении более личных тем, она чувствовала, что не может рассчитывать на понимание матери.

      Кажется, это приносило не больше проблем, чем то, как Джейн чувствовала себя

73

Wachtel, p. 44.

74

Дж. Дж. – Джейсону Эпштейну, 8 января 1975 г., Random House Papers, ColumbiaRare.

75

Wachtel, p. 44.

76

Дж. Дж. – Джону С. Зинсеру, 22 декабря 1950 г., Burns, 22:9.

77

Интервью с Джимом Джекобсом.

78

Интервью с Джимом Джекобсом.

79

Wachtel, p. 44.