Жизнь волшебника. Александр Гордеев

паралича. Задвинув чемодан под кровать, позволяет себе чуть расслабиться, поставив

      локти на колени и спрятав лицо в ладони. Много раз по телевизору и в кино Роман видел кадры

      военной хроники, на которой громадные дома рушились и осыпались, как песочные. Похожее

      осыпание у него сейчас в душе. Планы о предстоящем уходе, намеченные на фоне устроенной

      жизни, казались лёгкими, реальность же – невыносима. Оказывается, заранее просчитывается не

      всё. Он и не предполагал, что бегство из семьи обернётся таким тотальным внутренним

      разрушением. В душевном хаосе остаётся целой лишь некая базисная тяга к детям. Золотыми

      корешками привязанности пронизана вся его душа, и каждая из этих обнажённых веточек болит. «А

      может быть, моё влияние на детей будет куда сильнее, если я не просто останусь рядом с ними, а

      сделаю в этой жизни что-нибудь значительное и буду примером для них? – думает он. – Может

      быть, по большому-то счёту, я всё-таки прав?» Но тут же понимает, что его очередной нелепый

      вывод – очевидная глупость… Что может быть значительнее запаха Серёжкиных волос (после

      работы Роман обычно минут на десять ложился на диван, а Серёжка тихо пристраивался рядом)?

      И какова та область человеческой деятельности, в которой проявятся его будущие достижения?

      Давай, предъяви план, выложи на стол! Да ведь для великих-то дел как раз и следовало бы

      оставаться в спокойной, устроенной семье, а не дёргаться…Так что для детей он уже потерян, он

      для них уже никто – трус и предатель! Просто признать это недостаёт сил… Спрятаться бы сейчас

      от всего: от событий, мыслей, чувств. Наказание ему сейчас требуется, наказание! В тюрьму, что

      ли, как-нибудь сесть…

      Голова прямо-таки трещит от боли. Ну, в конце концов, если уж так плохо, то почему бы и

      впрямь не вернуться? Только и это невозможно. И не потому, что ещё рано, как он думал сегодня

      утром, а потому что невозможно в принципе. Как справиться с инстинктом, выгнавшим его из дома,

      который, равнодушно глядя теперь на стонущую душу, как на ушибленную собаку, цедит с

      усмешкой: «Да ничего с ней не случится. Отлежится да оживёт. Просто потерпи немного». А с

      другой стороны, как можно продолжать эту неудобную, почти чужую жизнь? Да, понятно, что

      многие живут неудобно: ворчат, терпят, переносят. А он не может. Потому что неправильно это.

      Жизнь одна и нельзя проживать её неудобно. Конечно, с Голубикой стоило встретиться в этой

      жизни, но пожалуй не так, как вышло у них. Это она должна была желанно войти в его жизнь, а не

      он – в её. Не дано мужчине находиться внутри женской жизни.

      Просидев минут пятнадцать в состоянии полной прострации, Роман вдруг вспоминает, что ему,

      кажется, надо куда-то ехать. Куда? Ах, да: Нина… Нина, Смугляна – кто она? Откуда возникла?

      Разве может она, случайно проступившая из уличной темноты, понять его? Интересно, почему он

      сделал за ней тот непроизвольный