Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу. Юлиан Семенов

ЖУРНАЛИСТ берет ее за руку и рывком сажает подле себя. Она как-то покорно обмякает и опускается подле него. В это время появляется РОГМЮЛЛЕР. Он видит всю эту сцену. Подходит к столику.

      РОГМЮЛЛЕР. Хэлло, Ани, добрая ночь, сэр. Внизу заняты все столики. Вы позволите мне присесть у вас?

      ЖУРНАЛИСТ. Садитесь.

      РОГМЮЛЛЕР. Ани молчит…

      ЖУРНАЛИСТ. Садитесь.

      РОГМЮЛЛЕР. Благодарю. Я сегодня весь вечер ломаю голову – где я вас видел?

      ЖУРНАЛИСТ. Мы встречались при довольно занятных обстоятельствах в Испании и Германии. Заочно, правда.

      АНИ. Фрэд – американец.

      РОГМЮЛЛЕР. Я никогда не бывал в Германии. Вообще ненавижу немцев… Жирные колбасники.

      ЖУРНАЛИСТ. А как быть с бедным Моцартом?

      РОГМЮЛЛЕР. Он – выродок. Веселый парнишка, который хорошо умел любить. Немцы не умеют любить.

      ЖУРНАЛИСТ. Да? Занятный вы парень…

      К их столику подходит ТАНЦОР – это второй брат-близнец.

      ТАНЦОР. Что вы здесь говорили моему брату? Он в истерике, он портит номер, роняя этим престиж великого рейха! Он артист, и не смейте путать его в вашу проклятую политику! Мы благодарны нашему рейху и обожаемому фюреру! А ваши гнусные разговоры нам отвратительны! Мы – венесуэльцы, ясно вам! Мы не имеем никакого отношения к проклятым евреям! Евреи в рейхе – слуги Рузвельта и Сталина!

      ЖУРНАЛИСТ. Вон отсюда! Вон!

      ТАНЦОР, враз сникнув, отходит от столика.

      АНИ. Боже мой… Зачем вы так?

      ЖУРНАЛИСТ. Я видел, как в вашем рейхе убивают людей за то лишь, что они не принадлежат к арийской расе…

      РОГМЮЛЛЕР. Я никогда не думал, что журналисты умеют быть такими грозными.

      ЖУРНАЛИСТ. Откуда вы знаете мою профессию?

      РОГМЮЛЛЕР. Я стараюсь знать все о тех людях, которым нравится Ани. Ее покойный приятель был моим другом. Он погиб у меня на руках.

      ЖУРНАЛИСТ. Простите, я сейчас.

      Отходит к телефону, набирает номер. Тихо разговаривает.

      РОГМЮЛЛЕР (наблюдая за ЖУРНАЛИСТОМ, негромко). Ани, вы заметили, что ваше чувство, если оно становится серьезным, трагично. Всякий, кем вы по-настоящему увлекаетесь, гибнет.

      АНИ. Значит, на очереди вы, Фрэд.

      РОГМЮЛЛЕР. Не лгите.

      АНИ. Чем вы взволнованы?

      РОГМЮЛЛЕР. Если этот парень не просто проведет с вами ночь, но будет спать с вами, он погибнет. Вы должны выполнить свой долг без этой… жертвы…

      АНИ. А если это не жертва? Если я хочу этого?

      РОГМЮЛЛЕР. Ани… Не надо так шутить… Ани…

      АНИ. Знаете, какая самая страшная пытка двадцатого века?

      РОГМЮЛЛЕР. Я не палач.

      АНИ. Пытка – это постоянная память о тех, кто погиб, встретившись со мной. Это память о тех, кого я подставляла под ваш удар. Я понимаю, что из этой вашей игры мне нельзя выйти, но я очень… я смертельно устала… У меня так никогда не было.

      РОГМЮЛЛЕР. Я обманывал вас когда-нибудь?

      АНИ. Это глупо – обманывать агента. Обманутый агент становится двойником.

      РОГМЮЛЛЕР. После того как завтра мы закончим операцию,