Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу. Юлиан Семенов

СД. И – тем не менее: если они решат лететь?

      РОГМЮЛЛЕР. Один шанс из миллиона. Тем не менее я предусмотрел и это. Ани, которая работает с ним, сообщит нам заранее, если они решат уходить воздухом. От виллы до аэропорта сорок миль – вы успеете обернуться. Там в горах есть две площадки для отдыха, мы легко их возьмем – пустое шоссе, много слепых поворотов…

      ВТОРОЙ СД. Почему вы думаете, что Ани будет знать, каким путем они решат уходить?

      РОГМЮЛЛЕР. Операцией руковожу я, не правда ли? Так что давайте разграничим функции: каждому свое. Ну, счастливо. Ждите моих новостей.

      РОГМЮЛЛЕР поднялся, следом за ним – ТРОЕ СД. Обменялись рукопожатиями.

      СД ушли, РОГМЮЛЛЕР садится за столик возле эстрады. АНИ подходит к РОГМЮЛЛЕРУ.

      АНИ. Хэлло, Фрэд.

      РОГМЮЛЛЕР. Хэлло, Ани.

      Подходит ОФИЦИАНТ ШАРЛЬ.

      РОГМЮЛЛЕР. Ани – кофе, мне – теплое молоко.

      ОФИЦИАНТ (показывая на горло). Миндалины?

      РОГМЮЛЛЕР. Вы прозорливец, Шарль.

      ОФИЦИАНТ. Я прослежу, чтобы молоко было лишь слегка подогрето.

      Отходит.

      РОГМЮЛЛЕР. Вы плохо выглядите, Ани. Устали? С ним трудно работать?

      АНИ. Вы часто видите во сне песок?

      РОГМЮЛЛЕР. Ни разу не видел. Во сне я всегда вижу дерьмо. И еще я часто вижу, как лечу в пропасть. Первое – к деньгам, второе – свидетельствует, что я продолжаю расти… Мой стареющий организм бросает вызов природе. Падать в пропасть – это к росту.

      АНИ. А я в последнее время вижу песок. Это плохой сон.

      РОГМЮЛЛЕР. Ерунда… Не верьте снам…

      АНИ. Фрэд, вы тоже верите снам. Все верят снам и приметам. Все. Только идиоты не верят снам.

      РОГМЮЛЛЕР. Как у вас с ним? (Ани пожала плечами.) Вы не ответили.

      АНИ. Женщину легко подчинить себе. Но после того как женщина подчинилась и это не рождено любовью, всегда появляется протест. Он, правда, не осмыслен, но это тем страшнее.

      РОГМЮЛЛЕР. Протест обычно целенаправлен. Против чего направлен ваш протест?

      АНИ. Я вроде оккупированной страны…

      РОГМЮЛЛЕР. Бросьте вы себя изводить, право слово. В мире все так относительно, так перепутались все понятия… Сплошь и рядом добро оказывается злом и, наоборот, зло, рассмотренное с точки зрения исторической целесообразности, – на самом деле не что иное, как добро.

      АНИ. Так вы оправдаете инквизицию.

      РОГМЮЛЛЕР. Инквизиция не нуждается в оправдании.

      АНИ. Когда вы так говорите, люди отшатываются от нас, как от прокаженных.

      РОГМЮЛЛЕР. А мы этого не боимся. Инквизиция стимулировала развитие разума, она – матерь прогресса, дай тогда церковь свободу мысли, и мысль бы замерла. Мысль развивается только в том случае, если ей поставлены препоны. В наш век тоже надо ставить препоны мысли. Советы Востока и демократии Запада этого сделать не в состоянии. Мы, наш режим, пошли на великий подвиг, взяв на себя тяжкое бремя называть правду – правдой, и человечество, избранная его кровь, воздвигнет в нашу честь монументы, когда мир войдет в пору золотого