Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу. Юлиан Семенов

Давайте играть в ладушки.

      САШЕНЬКА. Я не умею.

      ИСАЕВ. Умеете. Это вы просто забыли. Сейчас я стану петь и подбрасывать вашу ладонь, а вы бойтесъ, чтобы я вас между делом не хлопнул по руке.

      САШЕНЬКА. А вы сильно будете хлопать?

      ИСАЕВ. Нет, совсем не сильно.

      САШЕНЬКА. Давайте.

      ИСАЕВ. Ладушки, ладушки, где были? У бабушки! А что ели? Кашку! А что пили?

      САШЕНЬКА. Спирт. Вы не по правде играете, я не боюсь вас, вон вы мне поддаетесь и в глаза не глядите.

      ИСАЕВ. Сашенька, а вот если б люди были вместе – долго, вечность, а потом один из них взял и уехал, но чтоб обязательно и в скорости вернуться, тогда как?

      САШЕНЬКА. О чем это вы, Максим Максимович? Я ж отказалась ехать с отцом в Париж, коли вы тоже здесь остаетесь.

      ИСАЕВ. Когда бы вы только видели, как я отвратителен, если сфотографировать мое отражение в ваших глазах. Я кажусь маленьким, жирным и расплющенным, словно на меня положили могильную плиту. И рожа, как новый пятак.

      САШЕНЬКА. Зачем вы так говорите? Я не княжна Мэри, я прожила революцию и пять лет войны, меня окольно не надо отталкивать, вы мне лучше все прямо в глаза говорите, а то я бог весть что подумаю.

      ИСАЕВ берет деревянную свистелочку с подоконника и тихонько играет протяжную, заунывную мелодию.

      САШЕНЬКА. Что вы молчите? Ну? Ответьте же что-нибудь! Вы когда-нибудь очень пожалеете, что не позволили мне всегда быть подле вас.

      ИСАЕВ. Я знаю.

      САШЕНЬКА. Ничего вы не знаете…

      ИСАЕВ. Смотрите, какая тайга под луной. Будто декорация. У вас лоб выпуклый, хороший.

      САШЕНЬКА. Вы, верно, думаете, что в нем ума много?

      ИСАЕВ. Вы – умная.

      САШЕНЬКА. Женщине надо родиться дурой, тогда ее ждет счастье.

      ИСАЕВ. Это не ваши слова.

      САШЕНЬКА. Мои.

      ИСАЕВ. Сашенька… Моей профессии… журналиста противна любовь к женщине, потому что это делает ласковым и слишком мягким. А это недопустимо. Но раньше я вообще никогда не любил; не успел, наверное, потому что главным для меня были… мои читатели. Они, читатели, требуют всей моей любви и силы, всего сердца и мозга – иначе незачем огород городить. Так я считал.

      САШЕНЬКА. Вы и сейчас продолжаете считать так?

      ИСАЕВ. Да.

      САШЕНЬКА. Я поцелую вас, Максим Максимыч, можно?.. Милый мой, дорогой человек, а ведь ваши читатели газетами окна на зиму заклеивают и фамилию вашу пополам режут – я сама видела.

      ИСАЕВ. Сашенька, Сашечка, Саша…

      САШЕНЬКА. Я пойду за вами куда позовете. Я готова нести на спине поклажу, в руках – весла, а в зубах – сумку, где будет наш хлеб. Я готова быть подле вас всюду – в голоде, ужасе и боли. Если вы останетесь здесь – я останусь подле вас, что бы вам ни грозило.

      ИСАЕВ. Скоро утро. Ложитесь, я буду сидеть подле вас.

      САШЕНЬКА ложится на кровать. ИСАЕВ укрывает ее медвежьей полостью. Сидит возле нее и поет ей колыбельную песню. Открывается дверь.

      СЛЕСАРЬ (со сна). Кто?! Что?! Куда?!

      ТИМОХА. Тише ты. Я это, егерь Тимоха.

      СЛЕСАРЬ. А-а… (Сонно.) Ну, проходи.

      ИСАЕВ.Ну?

      ТИМОХА. Будет зверь.