Пляска на плахе. Марина Баринова

пальцами. От долгого сидения на табурете спина одеревенела, нога ныла, хотелось спать. Или хотя бы понюхать паштары, чтобы взбодриться.

      – Благодарю за сведения, леди Эвасье. Пожалуйста, в следующий раз не вынуждайте меня выволакивать вас из постели и тащить через весь дворец.

      – Я принадлежу империи, и у меня нет секретов от ее правителей.

      «Это мы еще посмотрим. Поначалу все так говорят, а затем выясняются неожиданные подробности, и всем становится неловко».

      – Сейчас вы свободны, Одетт. Поскольку императрица удалилась от мирской жизни и двор распущен, вскоре вы отправитесь к мужу в Ньор. У вас будет возможность попрощаться с покойным владыкой, а после вас под охраной отвезут домой. Для вашей же безопасности, разумеется.

      – Очень любезно с вашей стороны, – даже если фрейлине не пришлось по нраву это решение, она ни единым жестом не выдала недовольства. – Благодарю, ваша светлость. Приезжайте как-нибудь навестить наш живописный край.

      – Непременно, – солгал Демос и знаком приказал Ихразу позвать стражу.

      «А пока что мы будем за тобой следить. Вдруг Изара попытается связаться со старой подругой?»

      Когда фрейлину вывели из камеры, казначей, кряхтя, поднялся с табурета и проковылял несколько шагов, разминая больную ногу. Старая рана ныла на погоду до того часто, что он научился предсказывать изменения в температуре.

      «Завтра, вероятно, потеплеет».

      Палач, коротко поклонившись, вышел. Оставшись в обществе лишь двоих телохранителей, Демос нашарил в кармане маленькую шкатулку.

      «Вот оно, спасение на кончике пальца».

      С тех пор, как Демос перебрался в Миссолен, у него появилась привычка засиживаться допоздна, а порой и не спать вовсе. Здоровье за такие подвиги его не поблагодарило. Ухудшения набирали оборот с каждым проведенным в столице годом, а ведь он прожил здесь уже пять лет. Тогда, еще в самом начале, ожоги заживали медленно. Спасали только снадобья эннийских лекарей, которые леди Эльтиния заставляла его принимать.

      Но лучше всего помогала паштара, к которой Демос, как он понял много позже, серьезно пристрастился. Успокоительные отвары и прочие настойки не шли ни в какое сравнение с серым порошком, поставляемым контрабандистами в столицу прямо с захваченных Эннией Тирлазанских островов. Церковь запрещала его, но Демосу было плевать на догматы. Молитвы, в отличие от паштары, не помогали унять боль.

      «Говорят, чрезмерное увлечение этим порошком может со временем привести к слабости ума, слепоте и потере обоняния, а порой даже спровоцировать удар и другие кровоизлияния. Но разве это когда-либо меня останавливало?»

      Паштара помогала ему, но в то же время и убивала. Он и сам не заметил, как засовывание щепотки порошка в ноздри вошло в привычку. Демос долго не понимал, насколько сильно изменился под действием наркотика, окруженный враждебно настроенным двором, сутью существования которого являлись лишь интриги и попытки урвать кусок влияния над разрозненными землями застойной империи.

      Демос осознал, в кого превратился, только