Пляска на плахе. Марина Баринова

друзей, да и часть его самого, в конце концов. А взамен подарила лишь уродство, немощь, постоянную боль и необходимость скрывать истинную причину той трагедии до конца своих дней. Неравноценный обмен, с какой стороны ни погляди. Демос отвернулся и достал трубку, попытался набить ее табаком, но просыпал половину на пол. Руки дрожали.

      «Фиера, если наставники правы, и после смерти мы с тобой увидимся в Хрустальном чертоге, простишь ли ты меня? Простят ли Коретт и Ферран? Ведь я оказался не просто скверным отцом и мужем. Я, быть мне трижды проклятым, сам того не зная, обрек вас на смерть».

      Ихраз услужливо поднес господину лучину. Демос раскурил трубку и заставил себя посмотреть на пляшущий огонь в камине. Трещали дрова, железный прут медленно нагревался, а казначей не мог отделаться от воспоминаний о дне, когда потерял семью и едва не погиб сам.

      «Глупец! Щеголял знанием трудов древнеимперских мудрецов, декламировал произведения древнеимперских поэтов, гордился своей библиотекой… А сунуть нос в генеалогическое древо и понять, что мог унаследовать колдовскую кровь от матери-эннийки, не удосужился! Сам-то подписал восемь указов на сожжение за колдовство. И в итоге убил всех, кто был тебе дорог, ибо оказался проклят сам».

      Прошло уже пять лет, а он все еще слышал крики Фиеры по ночам. Нечеловеческие, леденящие душу, полные боли и отчаяния. К счастью, дети ему во сне не являлись – смотреть на их смерть каждую ночь он бы не смог. Просто не вынес бы.

      Он отчетливо помнил, как ворвался в охваченный огнем дом, тщетно надеясь спасти хоть кого-нибудь. Это с самого начала было безрассудной затеей, но Демос не мог позволить себе молча наблюдать, как близкие погибали столь ужасной смертью. Фиера задыхалась, металась по остаткам деревянного зала, отрезанная от выхода – он видел ее силуэт за стеной огня. И кричала.

      «Боги, как она кричала».

      Этот животный вопль пробирал до костей. Демос беспомощно ползал по полу, слепой от дыма, почти глухой от гула огня, и ничем не мог ей помочь. А затем загорелся сам.

       «Если Хранитель, которому мы так неистово поклоняемся, столь милостив, то зачем он позволил умереть стольким невинным людям? Почему изуродовал, лишил покоя, но оставил в живых меня, человека, виновного в этой трагедии? Человека, чье существование противоречит сути учения о Пути. Владеющего запретной силой, проклятого. Своеобразное чувство юмора у этого бога. Хорошо, что отец не успел дожить до того жуткого дня. Это бы разбило ему сердце».

      Единственное общение с огнем, которое отныне допускал Демос, заключалось в разжигании курительной трубки и свечей. Все прочее вызывало у него оторопь и ужас. С того дня в ни один человек в Бельтере не был приговорен к сожжению вопреки протестам церковников.

      «Зато об этой тайне каким-то чудом пронюхал Аллантайн и теперь держит меня за яйца».

      Казначей вновь посмотрел на покрытые шрамами от ожогов пальцы, перевел взгляд на раскалившийся докрасна железный прут…

      «Надеюсь, леди Эвасье хватит ума заговорить