Слоны и песок. Дмитрий Болотов

темницы». Решетки покрашены графитовой краской. Когда перед Пасхой я мою окна, то лажу по ним.

      Вспугивая голубей, дети гурьбой идут мимо церкви. Лужи блестят. На зеленой поляне физкультурницы машут ногами. У девушек что-нибудь розовое. Физкультурницы отчего-то расположились в тени и почти не видны. Только розовое выделяется. Двое физкультурников обнимаются, стоя поодаль от других. Вот отдалились совсем и пошли «в лесок». Теперь их не видно. А остальные приблизились, перепрыгнули через лужи, блестящие по краям, и скрылись.

      После ясного дня церковь погружается в полумрак. Я гляжу на ту же лужу, елки, могилы, траву, больницу. Лужи уже не блестят.

      На месте отъехавшей машины осталось квадратное сухое пятно.

      Воровато достаю листок из внутреннего кармана, даже не спрятавшись за киот. Я пишу кратко, а мысль люблю размазать.

      Настолько мелкая морось, что заметна она лишь по дрожанью луж.

      В искусстве должен быть и арьергард: при отступлении под натиском не – искусства.

      Тень от дыма отражается на стене, а самого дыма в воздухе не видать.

      Полная луна над елками.

      Бывает, я стою с закрытыми глазами, моргая наизнанку.

      Во что же дети превратили застывшую за ночь лужу! Разбив ее на тысячу осколков, как зеркало снежной королевы. Теперь на месте лужи – яма.

      В лавке продается книжка «заПИСКи еПИСКопа».

      Литература, летучая как дым.

      Как сяду, сразу дремлется.

      На обратном пути с концерта заныла нога, и овладело привычное угрюмство.

      После долгих морозов зябко, пасмурно и промозгло.

      Снежок понемножку

      падает на дорожку.

      Девушка кидает в кружк

      бумажку за бумажкой.

      Месяц растет, за вечер перерос за половину.

      Мужичок раньше ходил каждый день, а потом надолго исчез, и вот он снова здесь, ничуть не изменившийся.

      Он ни с кем не говорил, просто стоял подолгу на одном месте до самого закрытия.

      Вот так же Миша перестал ходить, и я его почти сразу же забыл.

      Простуженная Зина моет полы, отжимает тряпку в ведро. Снег мельтешит. По тому, как женщина одета, видно: она довольна своей фигурой. А Миша все же пришел, седой и краснолицый, молится кого-то за упокой.

      Мужчина, чтобы лучше поклониться, перед поклоном отгибается назад. Отклонится, перекрестится, кланяется.

      Наверно, я возраст свой ощущаю как сумерки, вот и полюбил сумерки, особенно зимние, белые.

      Перед Богоявленьем трактор сгребал с площади снег. Теперь за церковью снежные кряжи.

      Присел у стола д/записок, положил ногу на ногу и вращаю носком ботинка против ч/стрелки.

      Мужчина с шумом выпустил из себя воздух, немного расставил ноги. У черных ботинок длинные загнутые вверх носки.

      Опять я вращаю носком, и снова против часовой, и опять набегает кручина.

      Дети перебираются через сугробы. Пишу я в некотором смысле незатейливо.

      На небе между ветвей слабый просвет. Облака