Говорящие памятники. Книга II. Проклятие. Филимон Сергеев

излечивает лекарство, излечивает железо. А чего железо не излечивает, излечивает огонь. А чего огонь не излечивает, то должно считаться неизлечимым.

      Мардахай Абрамович глянул на камин и вспомнил про железную кувалду.

      – Какое у тебя лекарство от припадка? Не кувалда ли железная?

      – Погодите, мастер, – наступила неловкая пауза. – Что сначала было на свете? Ну, ну…

      – Мне сейчас не до этого… беда за бедой…

      – Слово…

      – Да, да, слово… слова, слова…

      – С них и начнём. Вы же изобретатель изысканных слов…

      – Да, да, но я не мастер слов. Я работаю с памятниками.

      – Вы – поэт. Об этом мне Михаил Васильевич Ломоносов сообщил во время процедуры. Не прибедняйтесь. Давайте словом попробуем лечить, добрым, приятным словом, а потом видно будет, каким лекарством пользоваться.

      Хозяин растерялся ещё больше.

      – Но я не писатель, уважаемый Гиппократ. Я не прибедняюсь. Так, для души соединяю мысли и слова… Как поэт. Я не мастер. Меня вдохновили памятники, и я научил их говорить. Но я не профессионал в построении слов.

      – Вы думаете, я профессионал? Да, я не спорю – лечит болезни врач, но излечивает природа.

      – А клятву Гиппократа кто придумал?

      – Не смешите, Мардахай Абрамович! Клятву я перевёл на греческий язык, странствуя по Египту как бродячий актёр-врач. Она помогает мне нести службу.

      Хозяин ещё больше растерялся.

      – Ищите подходящие слова, уважаемый, не ленитесь, – твёрдо сказал Гиппократ и, встав, предложил Мардахаю Абрамовичу присесть рядом с классиком.

      Сволочкова делала вокруг стола, за которым сидел обморочный Лев Николаевич, неторопливые круги, предлагая крепкий индийский чай со сливками.

      Миллиардер вспотел. Он робко подсел к писателю, задумался, вероятно подыскивая подходящие слова, но слов не находилось, и он кусал губы, чесал затылок: «Зачем я рассказал злую историю про бессмертный полк миллионеров и про этот маразматический форум дам с громким названием “Секс бессмертен”. Получилось, что блудники – бессмертные морфинисты» – размышлял он. – Ерунда какая-то получилась».

      Между тем бронзовый Лев Николаевич Толстой с невнятного шёпота перешёл на затяжной храп и руки с головы убрал, переместив их под голову. В спальне стало тихо, но храп был очень громким и непредсказуемым. Он в любую секунду мог оборваться.

      – Лев Николаевич, это я, Мардахай Абрамович! Вы слышите меня? Это я, Мардахай… – робко начал шептать хозяин прямо в уши писателю. Пальцы рук классика зашевелились, скользнули по столу и коснулись стоявшей на краю стола стеклянной пепельницы.

      – Блудники, морфинисты, курильщики, – он вдруг что есть мочи стиснул пепельницу, она хрустнула, и окурки полетели во все стороны. Как только писатель приподнял голову и глянул по сторонам, Мардахай тут же что-то вспомнил:

      Мир соткан, соткан из любви

      И потому неувядаем —

      сразу завопил он нечеловеческим голосом.

      Любовь есть в Солнце