Дом на краю света. Майкл Каннингем

съеживался у него на глазах. Его избегала жена, бизнес не приносил ощутимого дохода, а единственный сын – и других детей уже не будет – любил кукол и тихие комнатные игры.

      – Господи, Джонатан, – взревел он. – Господи боже ты мой! Да что с тобой, черт возьми? Что?

      Я молчал. Мне нечего было ему сказать, хотя я понимал, как он этого ждет.

      – Она моя! – вот все, что я мог предложить ему в качестве ответа.

      Я так сильно прижал к себе куклу, что ее жесткие ресницы больно впились мне в грудь через пижаму.

      – Прекрасно, – сказал он уже спокойнее, тоном побежденного. – Прекрасно. Она – твоя!

      Повернулся и вышел.

      Я слышал, как он спускается по лестнице, вынимает из стенного шкафа в холле свою куртку; слышал, что мать так и не смогла заставить себя с ним заговорить; слышал, как он закрывает за собой входную дверь с тщательностью, предполагающей, что он не вернется уже никогда.

      Он вернулся на следующее утро, проведя эту ночь на диване в своем кинотеатре. Спустя какое-то время мы, преодолев взаимную неловкость, вновь зажили по-старому – нормальной семейной жизнью. Между матерью и отцом установились добрые, немного ироничные отношения, не предполагавшие ни страстных поцелуев, ни ссор. Они стали уступчивыми и нетребовательными, как повзрослевшие брат и сестра. Отец не задавал мне больше непосильных вопросов, хотя тот единственный его вопрос продолжал потрескивать у меня в затылке, как неисправная электропроводка. Достижения матери в области кулинарии получили известность. В 1968 году фотографию нашей семьи поместили в воскресном приложении к “Кливленд пост”: мы с отцом – оба прекрасно одетые, исполненные законной гордости и нетерпения – наблюдаем за тем, как мать нарезает креветочный пудинг.

Бобби

      Мы жили тогда в Кливленде – в самом центре всего. Шли шестидесятые – по радио целыми днями пели про любовь. Все это в прошлом. Кливленд давно промотал свои богатства, и его река пересохла. Но в те времена нас было четверо: мать, отец, Карлтон и я. Мне было девять, Карлтону исполнилось шестнадцать. Между нами просились на свет еще несколько братьев и сестер, но все они, как бессильные язычки пламени, угасли в материнской утробе. Мы не плодовиты. Родственников у нас немного. Фамилия моей семьи – Морроу.

      Отец преподавал музыку школьникам старших классов. Мать обучала “нестандартных детей”, то есть тех, кто мог не задумываясь назвать день, на который выпадет Рождество в 2000 году, но забывал расстегнуть штаны, входя в уборную.

      Район, в котором мы жили, назывался Вудлон. Он был застроен одноэтажными и двухэтажными домами ярких, оптимистических расцветок. Вудлон граничил с кладбищем. Сразу за нашим домом начинался заросший густым кустарником овраг, за которым открывалось поле, усеянное гладко отполированными плитами. Я ничего не имел против кладбища. Оно даже казалось мне красивым. Неподалеку от нашего дома среди более традиционных надгробий возвышался каменный ангел в виде женской фигуры с маленькой грудью и решительным выражением лица. Дальше, в более