Знаки бессмертия. Предчувствия и пророчества русских поэтов. Максим Лаврентьев

Сфинкс. Ликуя и скорбя,

      И обливаясь чёрной кровью,

      Она глядит, глядит, глядит в тебя

      И с ненавистью, и с любовью!..

      Продемонстрировав свою наблюдательность ещё раз («Это древний Сфинкс, глядящий Вслед медлительной волне…»), автор оды Пушкинскому Дому переходит к главному:

      Пушкин! Тайную свободу

      Пели мы вослед тебе!..

      Вот, наконец, в блоковском тексте появился и сам Пушкин. Именно к нему, а не к названному в его честь Дому, обращается Блок напрямую. Таким образом, устанавливается настоящий адресат стихотворного послания. Именно ему говорит Блок о тайной свободе (это выражение выделено самим поэтом в тексте стихотворения), и она, свобода, связана для Блока в первую очередь с творчеством Пушкина. Интересно, какую тайную пушкинскую свободу он подразумевает здесь?

      Обратимся за разъяснением к статье Блока «О назначении поэта», написанной накануне создания стихотворения «Пушкинскому Дому», то есть 10 февраля 1921 года, в очередную годовщину смерти Пушкина:

      «Эта тайная свобода, эта прихоть – слово, которое потом всех громче повторил Фет („Безумной прихоти певца!“), – вовсе не личная только свобода, а гораздо большая…».

      Не совсем понятно. Думается всё-таки, тайная свобода для Пушкина заключалась том, что Тютчев метко определил как «игра с людьми, игра с судьбою». Сам он прекрасно выразил это состояние в «маленькой трагедии» «Пир во время чумы» (1830), в следующих словах Председателя:

         Есть упоение в бою

         И бездны мрачной на краю,

         И в разъярённом океане,

         Средь грозных волн и бурной тьмы,

         И в аравийском урагане,

         И в дуновении Чумы.

      Склонность к опасному заигрыванию с властью, непреодолимая тяга к разного рода мистификациям, вкупе с задиристостью характера, доходящей временами до бретёрства, позволяют предположить в Пушкине игрока. И если внешне всё выражалось в известной зависимости его от карточных игр, то тайной свободой стало для поэта чувство безнаказанности в играх с людьми и судьбой.

      «Пушкин умер… – продолжает Блок. – Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура.

      Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит.

      Это – предсмертные вздохи Пушкина, и также – вздохи культуры пушкинской поры.

      На свете счастья нет, а есть покой и воля.

      Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, – тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл».

      Здесь Блок, говоря как будто о Пушкине, обращает взгляд на себя и своё время. Он прав: покой и воля необходимы поэту. Но Пушкин умер потому, что проиграл в последнем состязании с людьми и судьбой – его культура не умирала и не умерла вместе с ним.