Знаки бессмертия. Предчувствия и пророчества русских поэтов. Максим Лаврентьев

бронзовый, летящий

         На недвижном скакуне.

         Наши страстные печали

         Над таинственной Невой,

         Как мы чёрный день встречали

         Белой ночью огневой.

         Что за пламенные дали

         Открывала нам река!

         Но не эти дни мы звали,

         А грядущие века.

         Пропуская дней гнетущих

         Кратковременный обман,

         Прозревали дней грядущих

         Сине-розовый туман.

         Пушкин! Тайную свободу

         Пели мы вослед тебе!

         Дай нам руку в непогоду,

         Помоги в немой борьбе!

         Не твоих ли звуков сладость

         Вдохновляла в те года?

         Не твоя ли, Пушкин, радость

         Окрыляла нас тогда?

         Вот зачем такой знакомый

         И родной для сердца звук —

         Имя Пушкинского Дома

         В Академии Наук.

         Вот зачем, в часы заката

         Уходя в ночную тьму,

         С белой площади Сената

         Тихо кланяюсь ему.

         (11 февраля 1921)

      Вспомним пушкинский «Памятник» и обратим внимание на узнаваемые топонимы Петербурга. У Пушкина это пресловутый «александрийский столп» – Александровская колонна на Дворцовой площади, воздвигнутая там в 1832 году Огюстом Монферраном, у Блока – древнеегипетская статуя Сфинкса, точнее, одного из двух, установленных на гранитной невской пристани возле Академии художеств. Интересная деталь: сфинксы прибыли в Россию на итальянском корабле «Буэна Сперанца» в том же 1832 году.

      Может быть, Пушкин, умело обходя цензуру в лице императора Николая Павловича, заменил «Александровскую колонну» словами, близкими по звучанию? Не совсем так. Египет здесь, конечно, неслучаен: в горациевой оде упоминаются пирамиды («Я знак бессмертия себе воздвигнул Превыше пирамид и крепче меди» в пер. М. В. Ломоносова). Игра столь изящна, что и в наше время гранитный монолит перед Эрмитажем чаще всего называют «александрийским столпом», не зная, что так в эпоху античности именовалось одно из семи «чудес света» – гигантский маяк в Александрии Египетской, лежащий теперь на дне Средиземного моря. Никакого отношения к нему, да и вообще к вывезенным в Европу скульптурным артефактам фараонов, работа Монферрана, разумеется, не имеет.

      Пушкин был непревзойдённым мастером такого рода маскировки. С. П. Шевырёв, вспоминая о пребывании поэта в Москве в 1826—1827 годах, когда разразился скандал вокруг стихотворения «Стансы» («В надежде славы и добра…»), сокрушался: «Москва неблагородно поступила с ним, после неумеренных похвал и лестных приёмов охладели к нему, начали даже клеветать на него, взводить на него обвинения в ласкательстве, наушничестве и шпионстве перед государем».

      Выпады обвинителей Пушкин вскоре парировал в стихотворении «Друзьям» (1828):

      Нет, я не льстец, когда царю

      Хвалу свободную слагаю:

      Я смело чувства выражаю,

      Языком сердца говорю.

      Его я просто полюбил:

      Он бодро,