Восхождение. Пётр Азарэль

веры и культуры молохом абсолютной власти, Илья Зиновьевич не мог смириться с поражением на самом ближнем к порогу его дома поле боя. Нет, скорее не разум, а питавший его дух инстинкт непрестанно напоминал ему, что надежда на возрождение жива, пока пульсирует в тебе горячая еврейская кровь, пока твои гены ещё не утратили общности с хромосомами праотцов. И надежда эта могла умереть вместе с инстинктом в молодом и совершенном теле его единственного сына.

      Уезжать Яков пока не собирался и возникавшие всё чаще дома и на работе разговоры об отъезде старался избегать и своего мнения об этом не высказывать. И не потому, что его у него не было. Просто он был убеждён, что эмиграция – серьёзный шаг в судьбе каждого, и решаться на него человек должен самостоятельно перед судом собственной совести. Стадный инстинкт, считал он, лишь может нанести ущерб личной свободе и независимому суждению, так как наверняка используется кем-то для достижения политических целей. Начавшийся и приобретавший всё более обвальный характер отъезд в Израиль его ни в чём не убеждал. Не потому, что он был лоялен режиму и слепо верил в обещанное народу светлое будущее, которое обязательно придёт после перестройки. Хорошо образован и интеллигентен в исконном смысле этого понятия, Яков видел пороки власти, её коррумпированность и лживость была очевидна, и его аналитический ум и интуиция не позволяли ему предаваться беспочвенным надеждам и розовым мечтам о грядущем постсоветском обществе.

      5

      Яков ждал Лену на лестнице, каскадом поднимающейся к мощным, слегка изогнутым по замыслу архитектора опорам и балкам кинотеатра. Над городом величественно и щедро царила весна, небо сияло голубизной, подсвеченной лишь радужными лучами уже клонившегося к закату солнца. Воздух был насыщен сладковатым ароматом цветущих каштанов, приносимыми ветром запахами полевых цветов и той особой свежестью, при которой дышится радостно и легко. В скверике напротив суетилась и голосила детвора; улица была полна гудением моторов и сирен проезжавших мимо троллейбусов и автомобилей, шуршанием колёс и гомоном прохожих. Сеанс должен был начаться через минут пятнадцать, и толпа возле кинотеатра стремительно росла. Он увидел её только что соскочившую с подножки трамвая и энергично и призывно машущую ему худенькой белой рукой. Яков невольно залюбовался ею, грациозно и пластично поднимающейся навстречу ему по лестнице.

      « Сколько в ней нежности и естественности », – подумал он, уже не в первый раз с любопытством и восхищением рассматривая её.

      – Привет, Яшенька. Я тебя ещё из трамвая заметила. Ты со стороны смотришься просто бесподобно, как статуя одетого Аполлона, – сверкая белозубой улыбкой, проговорила Лена и, подойдя вплотную к нему, поцеловала в щёку.

      – А ты похожа на «Венеру» Боттичелли, выходящую из моря, с одной лишь разницей, замеченной тобой, – она, в отличие от тебя, была совершенно обнажённой.

      Лена прыснула счастливым смехом.

      – Я не опоздала? – спросила она, угомонившись