Фарватер. Жанна Ермековна Курмангалеева

отрасли не отличался. Тем не менее, он покорно склонил голову и произнес:

      – Да, сэр. Вы правы.

      – Иди, – кивнул он мне. – А вы, рядовой, останьтесь на пару минут.

      Я вышел и вылил на себя ведро воды, дабы тут же не свалиться. Через какое-то время вышел и Кид, такого цвета, что за описание его я не берусь. Я тронул его за плечо и живо спросил, что он сказал. Он, вздрогнув и резко отняв руку, зло пробормотал:

      – Ничего.

      Нам назначили три недели губы и, по истечению срока, в мой горячо любимый четверг, 50 раз пройтись кошачьими хвостиками по спинам. Могло быть и хуже. В тот день мы покинули Маяк.

         Можете называть меня подонком, мерзавцем, эгоистом или словом, которое не вырвется только у благовоспитанной леди, но мне было легче, что в этот раз хоть мой лучший друг был рядом. В нашей корабельной кутузке я, мрачно усмехнувшись, сказал:

      – Так и живем. Как тебе?

      Он молчал.

      – Спасибо, что не забыл про меня, братишка. Если бы не ты, я бы был уже мертв.

      Он продолжал угрюмо молчать. Я не стал до него лезть и оставил его в покое.

      … – Да убей ты меня уже, Господи, – сквозь стиснутые зубы проговорил я. Командир обернулся и, нагнувшись, вполголоса произнес, так, чтобы окружившие нас матросы ничего не услышали.

      – Я бы с радостью, да вот только где еще я найду две такие охотно работящие ручки, а? Перестаньте жаловаться и вставайте, – уже во всеуслышание приказал он, выпрямляясь и презрительно протягивая руку. Я остановил свои попытки подняться, ненавидя себя за слабость, и смерил его полным ненависти взглядом. Он пожал плечами и, отвернувшись, сказал:

      – Худо, если матрос плохой гребец…

      – … но много хуже, если капитан подлец, – подхватил я и с вызовом поднял бровь. – К тому же гребу я хорошо. Выкинь меня за борт со шлюпкой и я тебе это продемонстрирую.

      Командир посмотрел на меня насмешливым взглядом и произнес:

      – Как-нибудь в следующий раз. А теперь вставай – шквал вечером поднимется, ты мне понадобишься.

      С этими словами он степенно ушел в каюту. Я сдался и сел. Живые. Как будто он правда точно знал, сколько мы можем выдержать. Смеяться или плакать, даже не знаю. Не сегодня так завтра он убьет меня. Я тихо застонал.

         И вот тогда-то я спился. Ну, что тут рассказывать? Просто в какой-то момент мне осточертела жизнь и я, в то же время слишком любя ее, чтобы утопиться самому, взялся за бутылку, чтобы в ней утопить боль. Разбавленный ром сменил на неразбавленный. Ясен пень, мне это просто так с рук не сошло. Я плохо помню тот период моей жизни, но мне запомнился один случай.

         Я, со стоном и трескающейся от боли головой, проснулся в кубрике, куда накануне меня волоком притащили матросы. Со мной там был один темноволосый крепенький матрос по имени Питт. Он сидел на соседней люле и занимался сухой стиркой.

      – Проснулся, дельфин?

      Я, слезая с койки, недоуменно промычал что-то.

      – О, слышал бы ты себя, ты нам такую веселуху задал! Никогда не забудем.

      – А что я говорил? – насторожился я.

      – Ты начал проклинать