Когда человек не дышит. Сергей Куприянов

закивал так, что его полуотвисшая челюсть пару раз повторила его кивки, сопровождая это лязгом зубов. Николай шагнул на обочину, пропустив вперёд кобылу – та послушно прибавила ходу. Сергей, поняв суть манёвра, тоже отошёл в сторону. Шли они теперь позади телеги, старуха, сидевшая в ней, принялась без утайки, нисколько не стесняясь, разглядывать Сергея. С точки зрения фотографа, интереса как модель старуха не вызвала. Заметил Серёгин лишь одну деталь – на ней было два платка. Верхний тёмно-серый, нет, скорее, грязно-серый, был довольно несвеж, потёрт, засален, его концы неаккуратно растрепавшись, виднелись в самых, казалось, неожиданных местах. Под подбородком, на плечах, подмышками, прямо на голове, и даже под её грудью, пропущенные из-за спины, кончики, сближаясь с себе подобными, оканчивались маленьким, обрыскавшимся, грязно-серым узелком. Но по овалу её лица, словно подворотничок старослужащего, тоненькой белой каёмочкой высовывался чистенький, скорее всего, даже накрахмаленный, платочек. Её глаза неторопливо, методично ощупывали Серёгу, но позволено ей делать это было недолго. Вопрос Николая сначала переключил её как бы на другой канал, а затем и вовсе вывел из действительности.

      – Тёть Шура, про чёрта расскажите, вот, молодой человек не знает ещё, – почти прокричал Николай, как бы наклонившись над старухой. – Ну, слушай, Сергей Серёгин, – подмигнул ему и быстрым шагом стал помаленьку догонять Лизу.

      – В Ялани сватья у меня живёт. Погостила я у неё чуток, но пора и честь знать, домой, значит, я собралась, – неожиданно громким голосом начала тётя Шура.

      Говори она на два, нет, на три тона тише, её можно было слышать сидя на волокушах, а сейчас её, наверное, прекрасно слышали Лиза с Николаем. Очевидно, старуха была глуха и поэтому считала, что её никто не слышит.

      – Отошла от деревни я, значит, с версту, не больше, гляжу – на тропинке козёл стоит. А Анисья, сватья-то моя, жалилась мне, что козёл у неё потерялся. Славный козёл у Анисьи был – здоровый, полтелёнка – не меньше. Да не в этом дело, красавец, а не козёл: борода седая, сам чёрный, шерсть блестящая, а рога крученые, точёные, а нраву какого дерзкого был – все собаки его боялись. Шибко переживала Анисьюшка – две ночи на то время её Костя дома не ночевал, – старуха замолчала и задала Серёге вопрос, которого он никак не ожидал, считая, что старуха находится где-то там, в себе, в своих переживаниях. – Ты понял, что Костей она козла этого называла? – пронзая Серёгина своим взглядом, спросила тётя Шура. Серёгин закивал. – Вот, гляжу, на тропке козёл, значит, на меня уставился, я ему: «Кось, Кось, Кось», а он мне: «Мя, мя-я-я», – ну и подходит ко мне, значит. Ну, гляжу, так и есть, Костя. И борода, и шерсть, рог один у него обломан был, так у этого тоже кончик рога обломан как будто. Только глаза, глаза мне сразу не понравились, дикие они у него какие-то были, ну, думаю, понятно, ведь три дня бедный Костенька в лесу уже бродит, вот и одичал. Доброе дело, думаю, сделаю, недалеко ведь от деревни ушла-то, отведу козла, а в лесу-то и волки могут быть, пропадёт животное. Ворочаюсь я,