Упраздненный театр. Стихотворения. Булат Окуджава

парижского спаниеля лик французского короля,

      не погибшего на эшафоте, а достигшего славы и лени:

      набекрень паричок рыжеватый, милосердие в каждом движенье,

      а в глазах, голубых и счастливых, отражаются жизнь и земля.

      На бульваре Распай, как обычно, господин Доминик у руля.

      И в его ресторанчике тесном заправляют полдневные тени,

      петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен колени,

      розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую с хрустом стеля.

      Этот полдень с отливом зеленым между нами по горстке деля,

      как стараются неутомимо Бог, Природа, Судьба, Провиденье,

      короли, спаниели, и розы, и питейные все заведенья.

      Сколько прелести в этом законе! Но и грусти порой… Voilа!

      Если есть еще позднее слово, пусть замолвят его обо мне.

      Я прошу не о вечном блаженстве – о минуте возвышенной пробы,

      где возможны, конечно, утраты и отчаянье даже, но чтобы —

      милосердие в каждом движенье и красавица в каждом окне!

      Плач по Арбату

      Ч. Амирэджиби

      Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант.

      В Безбожном переулке хиреет мой талант.

      Вокруг чужие лица, враждебные места.

      Хоть сауна напротив, да фауна не та.

      Я выселен с Арбата и прошлого лишен,

      и лик мой чужеземцам не страшен, а смешон.

      Я выдворен, затерян среди чужих судеб,

      и горек мне мой сладкий, мой эмигрантский хлеб.

      Без паспорта и визы, лишь с розою в руке

      слоняюсь вдоль незримой границы на замке

      и в те, когда-то мною обжитые края

      всё всматриваюсь, всматриваюсь, всматриваюсь я.

      Там те же тротуары, деревья и дворы,

      но речи несердечны и холодны пиры.

      Там так же полыхают густые краски зим,

      но ходят оккупанты в мой зоомагазин.

      Хозяйская походка, надменные уста…

      Ах, флора там всё та же, да фауна не та…

      Я эмигрант с Арбата. Живу, свой крест неся.

      Заледенела роза и облетела вся.

      Прогулки фрайеров[1]

      Оле

      По прихоти судьбы – Разносчицы даров —

      в прекрасный день мне откровенья были.

      Я написал роман «Прогулки фрайеров»,

      и фрайера меня благодарили.

      Они сидят в кружок, как пред огнем святым,

      забытое людьми и Богом племя,

      каких-то горьких дум их овевает дым,

      и приговор нашептывает время.

      Они сидят в кружок под низким потолком.

      Освистаны их речи и манеры.

      Но вечные стихи затвержены тайком,

      и сундучок сколочен из фанеры.

      Наверно, есть резон в исписанных листах,

      в затверженных местах и в горстке пепла…

      О, как сидят они с улыбкой на устах,

      прислушиваясь к выкрикам из пекла!

      Пока не замело следы на их крыльце

      и ложь не посмеялась над судьбою,

      я написал роман о них, но в их лице

      о нас: ведь всё, мой друг, о нас с тобою.

      Когда в прекрасный

1

В буквальном переводе с немецкого: франт, жених, а в обыденном смысле – мнение обывателя об интеллигентом человеке.