Упраздненный театр. Стихотворения. Булат Окуджава

с кем желает, кто нашел…

      А ну, вельможи, оглянитесь!

      А ну-ка денежки на стол!..»

      И золотую шпагу нервно

      готовлюсь выхватить, грозя…

      Но нет, нельзя. Я ж – Павел Первый.

      Мне бунт устраивать нельзя.

      И снова полонеза звуки.

      И снова крикнуть я хочу:

      «Ребята, навострите руки,

      вам это дело по плечу:

      смахнем царя… Такая ересь!

      Жандармов всех пошлем к чертям —

      мне самому они приелись…

      Я сам вас поведу… Я сам…»

      И золотую шпагу нервно

      готовлюсь выхватить, грозя…

      Но нет, нельзя. Я ж – Павел Первый.

      Мне бунт устраивать нельзя.

      И снова полонеза звуки.

      Мгновение – и закричу:

      «За вашу боль, за ваши муки

      собой пожертвовать хочу!

      Не бойтесь, судей не жалейте,

      иначе – всем по фонарю.

      Я зрю сквозь целое столетье…

      Я знаю, что я говорю!»

      И золотую шпагу нервно

      готовлюсь выхватить, грозя…

      Да мне ж нельзя. Я – Павел Первый.

      Мне бунтовать никак нельзя.

      Храмули

      Храмули – серая рыбка с белым брюшком.

      А хвост у нее как у кильки, а нос – пирожком.

      И чудится мне, будто брови ее взметены

      и к сердцу ее все на свете крючки сведены.

      Но если вглядеться в извилины жесткого дна —

      счастливой подковкою там шевелится она.

      Но если всмотреться в движение чистой струи —

      она как обрывок еще не умолкшей струны.

      И если внимательно вслушаться, оторопев, —

      у песни бегущей воды эта рыбка – припев.

      На блюде простом, пересыпана пряной травой,

      лежит и кивает она голубой головой.

      И нужно достойно и точно ее оценить,

      как будто бы первой любовью себя осенить.

      Потоньше, потоньше колите на кухне дрова,

      такие же тонкие, словно признаний слова!

      Представьте, она понимает призванье свое:

      и громоподобные пиршества не для нее.

      Ей тосты смешны, с позолотою вилки смешны,

      ей чуткие пальцы и теплые губы нужны.

      Ее не едят, а смакуют в вечерней тиши,

      как будто беседуют с ней о спасенье души.

* * *

      Человек стремится в простоту,

      как небесный камень – в пустоту,

      медленно сгорает

      и за предпоследнюю черту

      нехотя взирает.

      Но во глубине его очей

      будто бы – во глубине ночей

      что-то назревает.

      Время изменяет его внешность.

      Время усмиряет его нежность.

      Словно пламя спички на мосту,

      гасит красоту.

      Человек стремится в простоту

      через высоту.

      Главные его учителя —

      Небо и Земля.

* * *

      Оле

      Ты – мальчик мой, мой белый свет,

      оруженосец мой примерный.

      В круговороте дней и лет

      какие ждут нас перемены?

      Какие примут нас века?

      Какие