История обыкновенного безумия. Чарльз Буковски

пизден-ка на ступенях белого дома, настежь распахнутая, заразная…

      – ребенок слушает, Дюк.

      – прекрасно. я все-таки договорю. ты – пизда. ПЕРЕВОСПИТАНИЕ. ну и словечко, ну и кровопийцы эти хуесосы из Беверли-Хиллз. их жены слушают в Музыкальном центре Малера и занимаются благотворительностью, не облагаемой налогом. и при этом «Лос-Анджелес таймс» включает их в десятку лучших женщин года. а известно тебе, что с тобой делают их МУЖЬЯ? выматывают тебя на своем паршивом заводике, как собаку. урезают тебе зарплату, прикарманивают разницу, и попробуй возникни! кругом сплошь дерьмо, неужели никто не видит? неужели никто НЕ ВИДИТ?

      – я…

      – ЗАТКНИСЬ! Малер, Бетховен, СТРАВИНСКИЙ! заставляют тебя работать сверхурочно за гроши. то и дело, черт подери, подгоняют, пинки под твой исхлестанный зад так и сыплются. а стоит тебе проронить хоть СЛОВЕЧКО, как они тут же бросаются звонить инспектору по надзору: «сожалею, Дженсен, но я должен сказать, что ваш поднадзорный украл в кассе двадцать пять долларов. а мы ведь тоже начали было ему доверять».

      – так какой же справедливости хочешь ты? господи, Дюк, прямо не знаю, что делать. тебе бы только пустословием заниматься. напьешься и твердишь мне, что Диллинджер был величайшим человеком на свете. откинешься в своем кресле-качалке, пьяный в стельку, и орешь что-то про Диллинджера. а я, между прочим, тоже живой человек. выслушай меня…

      – да ебал я этого Диллинджера! он умер. справедливость? нет в Америке справедливости. существует только одна справедливость. спроси семью Кеннеди, спроси мертвых, да любого спроси!

      Дюк встал с кресла-качалки, подошел к стенному шкафу, порылся под коробкой с елочными игрушками и достал пушку. сорок пятого калибра.

      – вот она. это и есть единственная справедливость в Америке. это единственное, что понятно любому.

      он помахал треклятой штуковиной.

      Лала играла с космонавтом. парашют раскрывался плохо. все было ясно: надувательство. очередное надувательство. как и чайка с мертвенным взором. как шариковая авторучка. как Христос, пытающийся докричаться до Папы по оборванным проводам.

      – слушай, – сказала Мэг, – убери эту дурацкую пушку. я устроюсь на работу. устроюсь, ладно?

      – ТЫ устроишься на работу! который раз я уже это слышу? да ты только и умеешь, что ебаться почем зря да лежать на диване с журналами и набивать рот шоколадками.

      – боже мой, вовсе не почем зря – я ЛЮБЛЮ тебя, Дюк, правда люблю.

      он уже устал.

      – ладно, отлично. тогда убери хотя бы продукты. и приготовь мне что-нибудь до ухода.

      Дюк положил пушку обратно в шкаф. сел и закурил сигарету.

      – Дюк, – спросила Лала, – как ты хочешь, чтобы я тебя называла, – Дюком или папой?

      – как хочешь, любимая. как тебе больше нравится.

      – а почему на кокосе волосы?

      – о господи, откуда я знаю! а на яйцах у меня волосы почему?

      пришла из кухни Мэг с банкой гороха.

      – я не позволю тебе так разговаривать с моим ребенком.

      – с