Последний срок. Валентин Распутин

Сережа, сам.

      – А зачем? – рассудительно отвечает старик.

      – И то правильно. Они теперь не поймут.

      В другое время парень, наверно, сцепился бы спорить, но сейчас ему не до того. Бережно, постанывая и покряхтывая, он опускается вниз и там признается:

      – Голова трещит – спасу нет!

      – Как же ей, голубчик, не трещать, когда ты ее совсем замучил, – говорит старуха.

      – Кого замучил?

      – Голову свою замучил.

      Парень через силу улыбается.

      – Чудная ты. Говорит, голову свою замучил. Меня баба моя пилит, что я ее замучил, а ты говоришь, голову.

      – На кого вот ты теперь похож? На человека совсем не похож.

      – Это дело поправимое, бабуся. Вон Кузьма, поди, знает, что такое вечернее похмелье. Лучше умереть, чем его переносить. – Парень надевает ботинки, медленно, с болью разгибается и лезет в карман пиджака. – Сейчас мы ему скажем: свят, свят, и его как не бывало. Можно дальше ехать. Дело знакомое.

      Он уходит. Старуха качает вслед ему головой и вздыхает. Кузьма в зеркало видит, что старик, наблюдая за ней, чуть заметно улыбается.

      – Ты что, Сережа? – спрашивает она.

      – Ничего, ничего.

      – Я что-нибудь не так делаю, да?

      – Все так. Ты не беспокойся.

      – Если не так, ты скажи.

      – Обязательно скажу, я тебе всегда говорю.

      – Да, да.

      Кузьме и приятно слушать их разговор и как-то неловко, словно он невзначай стал свидетелем того, что говорится только между мужем и женой. Он закрывает глаза и притворяется спящим, но лежать так скоро становится невмоготу, хочется повернуться на бок и куда-нибудь смотреть. Кузьма, как мальчишка, ерзает, с силой сдавливает глаза. И вдруг он слышит, что дверь открывают. Но это еще не парень, это проводница.

      – Чай пить будете? – спрашивает она.

      – Сережа, чай, – говорит старуха.

      – Несите, несите. Чай – это хорошо.

      Кузьма сползает вниз.

      – Тоже стаканчик выпью, – говорит он.

      – Обязательно надо выпить, – отвечает старуха. – Я и то подумала, не разбудить ли вас.

      Пристроившись за маленьким столиком, они пьют чай, и старуха угощает Кузьму домашними печенюшками. У Кузьмы наверху в сумке есть яйца и сало, но он не решается достать их, все думает, что надо достать, и не может осмелиться. К чему им, поди, его сало? Они люди интеллигентные и говорят между собой так, будто только вчера сошлись и не успели еще друг на друга налюбоваться. А живут давно; старуха рассказывает Кузьме, что они едут к сыну в Ленинград, сын вообще-то каждое лето приезжал к ним сам, но нынче он был в заграничной командировке и не смог их навестить. Она расспрашивает Кузьму, и Кузьма отвечает, что он едет в гости к брату, с которым не виделся семь лет. Старик больше помалкивает, но слушает внимательно. Кузьме хорошо сидеть с ними, и он потом уже не стесняется их, особенно старуху, которая, оказывается, выросла тоже в деревне и деревенских уважает.

      Она говорит Кузьме, что все люди родом оттуда, из деревни, только одни