Как из далеча, далеча, из чиста поля…. Сергей Тимофеев

спросил:

      – А правда, что у зверя сего лицо человеческое?

      Старичок замер, а потом как прыснет!.. Задорно так, по-детски, хлопает себя ладонями по кленкам, и заливается. Глядя на него, Алешка поневоле сам улыбнулся.

      – Да кто ж тебе такое сказал? Человеческое… Не всему верь, что люди плетут… Надо же, чего удумали… Зверь – он и есть зверь.

      – Чего ж его к нам-то занесло? Жили себе, не тужили, ан вдруг – на тебе.

      Старичок сразу перестал смеяться. Нахмурился.

      – Не знаю, как и ответить… От стариков слышал, будто есть такая сила нездешняя, неведомая, и нет у нее обличья знаемого. Она, ну, как вода вроде, куда поместишь, тем и будет. Хоть снаружи человека, хоть внутри. Не мила ей ни правда, ни жизнь мирная, ложь и свара ей по сердцу, коли есть у ней сердце-то. И ни одному богатырю, даже самому сильному, с ней не совладать, кроме как всем миром навалиться…

      – А может, супротив нее тоже прутик колдовской имеется?

      – Имеется, Алешенька. Только он вовсе не колдовской, и не в тереме колдовском спрятанный, а вот тут… – Старичок постучал себя пальцем по левой стороне груди.

      Алешка невольно опустил глаза. У него на кольчуге, на том самом месте, куда старичок ткнул, бляшка круглая. Потер ее на всякий случай, мало ли…

      – Эх, ты, – старичок ему. – Не об том думаешь. Коли завелась внутри, ничем ты ее не возьмешь. И доспех твой тебе от нее не защита.

      – А что же защита?

      – Живи по совести – вот и весь сказ. И тебе защита будет, и людям.

      Совсем голову задурил. Тут бы со зверем справиться, а он еще силу какую-то неведомую приплел. Мне-то чего об ней беспокоиться, нешто я не по совести живу? Ничего, видать, больше путного не скажет. Хоть и погостил ты, Алешка, всего ничего, ан пора и честь знать.

      – Спасибо тебе за то, что накормил, – встал и поклонился до земли. – За слова твои, за то, что уму-разуму научил. Только негоже мне у тебя засиживаться. Так ли сложится, али эдак, подамся в горы дальние, в терем Кедронов. Все одно пропадать.

      – Коли пропадать собрался, – старичок отвечает, – так и нечего за сто верст мыкаться. Возьми, вон, да об камень и убейся.

      – Нет, – Алешка говорит. – Мне твой камень не нравится. Неказистый какой-то. Я себе другой приищу.

      – Ну, ищи, ежели охота, – пожал плечами старичок. – Давай, сумку-то. Соберу тебе кой-чего с собой. Кто ж его знает, когда ты этот самый свой камень отыщешь. А то, пока ищешь, не ровен час, с голоду помрешь.

      – Сам же сумку с коня сымал, откуда ж я знаю, где она? Конь – вон он, а седло и прочее куда задевал?

      – Вон лежит, забирай. Седлай пока.

      Оседлал Алешка коня, старичок ему припасов собрал немного, дал мех с водою свежей. Забрался молодец в седло, а куда путь держать – не знает.

      – Сам не ведаешь, подсказал бы хоть, у кого спросить про горы Кедроновы, – буркнул, забирая в руку поводья.

      Улыбнулся старичок, к удивлению Алешкину с конем перемигнулся, хлопнул по крупу, да и отвечает:

      – Не к чему спрашивать. Коли не свалишься, так вскорости там и окажешься.