Слово о неутешных жёнах (сборник). Георгий Баженов

победно заключил Коляй.

      – Так то отец твой был, Ефим Иванович! – сурово поджала губы мать. – Тот сказал – попробуй его ослушаться.

      – А я, значит, не в отца! Характера не хватает?

      – Не в характере дело. Время нынче другое.

      – Чем оно другое-то?! – склонился над столом Коляй и будто хотел пробуравить мать пытливо-настороженным взглядом.

      – А тем и другое: захотела твоя жена – и чуть не прирезала тебя. И вишь – правда на ее стороне. Детки, Коляй, детки тут всему мера.

      – Не понимаю! – помотал головой Коляй. – Не понимаю! Вот убей меня – не понимаю!

      – Поймешь еще… Какие твои годы, Коляй, поймешь.

      – Мам, да ты сама пойми: в медпункт ко мне пришла, так она зачем пришла? Прощения просить? Записку написала: где получка? Мол, детей кормить нечем… Вспомнила! Вчера чуть не зарезала, а сегодня первое, чего ей надо: где деньги? Это как?! – И Коляй в страстной обиде хлопнул ладонью по столу: только посуда задрожала.

      – Вот-вот, – сказала старуха. – Сам виноват – сам вину и прими. А детям без отца нынче хуже, чем в войну: там хоть вы, мужики, героями были, ждали вас, ждали…

      – Не понимаю! – совсем тихим шепотом продолжал Коляй. – Не понимаю!

      Шло время. Осень, зима, весна… Коляй терпел, выдерживал характер. Детей видел все реже и реже, зимой особенно. Душа изнывала, но Коляй знал: нужно терпеть. Он должен доказать проклятой своей жене Дусе Комаровой: он человек. Он человек – вот что должна понять эта дура.

      Вот только собиралась ли она понимать?..

III

      В действительности все было совсем не так.

      …Из медпункта Коляй вернулся домой, а не ушел жить к матери на Красную Горку. Были такие мысли, были, но как выбрался от Кати, так ноги сколько ни петляли, а привели Коляя домой. За время, что он лежал в медпункте, Дуся больше не заглядывала к нему. Приходили Гошик с Дуняшкой. Смотрели в окно. Приходил Герасим. Приходила мать. А жена не приходила. Хватит одного раза. У нее дел невпроворот по хозяйству, окинуть взглядом – года не хватит…

      Первым увидел Коляй сына. Он копошился в саду перед домом, рыхлил землю под яблоней.

      – Вот добрый хозяин, – улыбнулся Коляй.

      Он, когда увидел Гошика, и увидел дом, и увидел землю, которую рыхлил тяпкой пятилетний сын, сразу обмяк сердцем; стоял у изгороди, положив руки на зелинки, потерянно улыбался.

      – Папка! – Гошик отбросил в сторону тяпку и – через дверцы палисадника – кинулся к отцу.

      Коляй подхватил его на руки, прижал сына к себе, прижался к нему сам. За эти дни у него отросла изрядная, чуть рыжеватая, а кое-где седая щетина, и табаком от него пахло круто, но Гошик не обращал внимания, жался к отцу и все повторял:

      – Папка! Папка!..

      – В дом-то пойдем? – спросил Коляй.

      Гошка не ответил: стиснув зубы от чувств, кивнул только – ага, пойдем. Он, может, и слезу бы сейчас пустил, да знал: мужчины не плачут.

      – Кто дома-то есть? – спросил Коляй у сына, держа его на руках, входя с ним в ворота.

      – Мамка.

      – А Дуняшка где?

      – Дуняшку